Восьмая личность - читать онлайн книгу. Автор: Максин Мей-Фан Чан cтр.№ 99

Элла кивает, уступая.

От одиночества меня тошнит. И кружится голова.

Я прикасаюсь к волосам. Челка отросла, но ее длина мне привычна. Теперь скулы — все еще высокие и округлые. Я ловлю свое отражение в залитом потоками дождя окне — глаза выпучены, губы опущены и трясутся, — и отвожу взгляд.

— Кто знал? — слышу я собственный голос.

На светофоре загорается красный, и такси останавливается.

Водитель, глядя в зеркало, смотрит на меня. Пристально, не отрываясь.

Я складываю руки, прикрывая грудь: она уже не плоская, а вполне зрелая и пышная, как подушки. Мои настоящие груди — совсем не те дисморфные препубертатные желуди, что я себе воображала.

«Кто знал?»

Я смотрю в окно на мать и дочь, готовящихся под дождем перейти улицу. Рука матери нежно, покровительственно обнимает закрытые дождевиком плечи ребенка. Я ненавижу их обеих.

Наши взгляды встречаются.

«Бесполезный кусок дерьма», — одними губами произносит мать.

«Шлюха», — добавляет девочка.

Они хохочут и быстро идут по переходу, укрываясь под высоко поднятым зонтом. Я опускают мокрое стекло и ору какую-то гадость, это даже не слова, а просто звук. Нечто похожее на вопли бешеного животного. Мать и дочь подскакивают от изумления. Мать оборачивается, убирая руку с плеча дочери, и их разъединение слегка умаляет мою злость.

— У меня никого нет! — кричу я. — Я совсем одна.

И опять этот звук.

Бешеный, безумный и причиняющий боль.

Мать снова поворачивается лицом вперед, крепко прижимает к себе ребенка и почти бегом спешит к тротуару. В ее глазах выражение крайнего замешательства. Я их напугала, и я удовлетворена.

«Папа наслаждался бы плодами своего садизма», — говорит Онир, раскачиваясь взад-вперед на сиденье.

«П-пожалуйста, не дай ему победить», — запинаясь, говорит Долли.

Молчание.

— Он уже победил, — плачу я.

Вспышка.

Вспышка.

Вспышка.

— Такпоступаютвсепапыкогдамамыуходятнанебо.

Вспышка.

Предсуицидальный кайф вынуждает меня биться головой о стекло. Еще и еще раз. Сильнее. За глазами наливается боль. Она разливается по черепу, опутывает нервы. Еще сильнее. Горло пережимает спазм.

Такси останавливается.

— Вон! — приказывает водитель.

Сильнее.

Сильнее.

Сильнее.

Мы деремся. Машем кулаками. Я шлепаюсь на мокрый и холодный асфальт. На щеке царапина.

Водитель подходит ближе.

— Стерва ненормальная, — говорит он, вытирая рот тыльной стороной ладони и смачно плюя мне в лицо.

«Кто знал?» — хохоча, издеваются Паскуды.

Я подставляю лицо дождю, мои чувства обострены, запах мочи усиливается. Такое ощущение, будто Тело способно пробежать марафон. Во рту привкус истершихся монет. Я встаю, адреналин стремительно бежит по венам. Я призываю свой стыд, ударяя себя по щеке.

Снова.

Снова.

Снова.

Я понимаю: сознание — непостижимая штука.

* * *

Я иду по Сент-Джонс-уэй в сторону Арчуэй-род, не удосуживаясь стереть плевок водителя. Мимо меня несутся машины. Под непрекращающимся дождем мой шаг ускоряется, ощущение, что Тело может пробежать марафон, ширится и усиливается. Арчуэй-Парк; Ватерлоо-роуд; Хорнси-лейн; уже виден Мост прыгунов. Я замедляю шаг, приближаясь к перилам, чьи столбы напоминают мне часовых, охраняющих дорогу. Сейчас Тело утомлено и без сил.

Темные кусты по концам моста напоминают книгодержатели. Я представляю, сколько здесь совершилось самоубийств. И как каждый чувствовал себя нелюбимым и нежеланным. Мужчины и женщины, мальчики и девочки, считавшие свой мир слишком бесчеловечным. Они существовали будто под водой — не жили, а просто существовали, — и люди, окружавшие их, отбрасывали темные тени на воду и оставались недостижимыми. Я представляю безумство прыжка. Как тела бились о быстро приближающийся асфальт, как машины яростно сворачивали в сторону. Переломанные и изуродованные руки и ноги. Поверженные, разбитые тела, такие же обезображенные, как было тело моей матери. Растекшаяся кровь. Глаза, так и не закрывшиеся до приезда «Скорой».

Мост все ближе, и я слышу голос Дэниела: «Сегодня я сильная…» Но их быстро заглушают мои собственные слова: «Сильная? Ничего подобного. Пора с этим кончать».

* * *

Голоса приходят и уходят. Как простуда. Как плохая погода. Как перепих по выходным. Я представляю Эллу — себя — на огромной плазме. Потом Навида, Шона и Кесси. Девочек из «Электры». Клуб и Дрессировочный дом, и мое существование в том и в другом. Новую девушку — Эллу в клубе, — которая встала на место, как кусочек идеальной мозаики, и тем самым обеспечила общую ценность. Я думаю о Навиде, человеке, который взял меня под свое покровительство и вдруг стал всем, умело перестраиваясь в того, кого я хотела в нем видеть: в отца, в любовника, в работодателя, в высшую силу. В преступника.

Он говорил, что ему доставляло удовольствие наблюдать, как я принимаю образ стриптизерши. Я входила в мир, в котором, доставляя удовольствие другим, как когда-то своему отцу, позволяла возвращаться призракам своего прошлого. В темных, запрятанных глубинах моей души продолжал жить крохотный испуганный ребенок, он прятался, свернувшись клубком, устрашенный этой самой глубиной, в которой таилось нечто дикое.

Тик-так.

Тик-так.

Тик-так.

А теперь наступает пресуицидальное спокойствие, о котором я читала в книгах.

Разрастание времени и пространства. Все звезды выстроились в одну линию, и я ничто; ничто, просто пылинка. Один вздох — и меня нет.

Не бывает людей, которым не хватало бы причин для самоубийства ^[36]. Для моей матери это был мой отец, а до этого ее собственный отец. Я пытаюсь понять, каково это было для нее — иметь такую власть. Право на окончательное решение. Ее попытка самоубийства — это великий обряд женственности, в котором женщина проигрывает, чтобы победить, трагически переиначивая или отвергая свою женскую роль и расплачиваясь за это единственным возможным способом: своей смертью.

Я перелезаю через перила и смотрю вниз, сжимая руками цепочку с золотым ключиком. Подо мной пробка, растянувшаяся почти на милю и похожая на извивающуюся змею. Я щурюсь от яркого белого света фар.

«Твоя мать ждет тебя», — шепчут Паскуды, указывая на небо.

Я смотрю вверх в поисках птиц, не чувствуя души матери. Где же они? Куда они улетели? Каждая из них — история, истина, завещание против забвения, против боли, против потери моей любимой матери. Я плотно закрываю глаза и пытаюсь представить одну из множества, что я фотографировала за долгие годы, — в надежде, что воспоминание каким-то образом заставит прилететь какую-нибудь птицу, — и в моем сознании, как слайд-шоу, быстро сменяются образы.