Елена безмолвно удивилась.
– Ну, немецкий язык развивал. Просто ради любопытства. Но писали в газете о местных выборах, так что я на какое-то время погрузился в ту тему. Потом сел в поезд, поехал в аэропорт Кёльна.
– На поезде? – снова удивилась, но на сей раз вслух, Елена.
– Ну, на электричке, конечно.
– О чём ты думал там?
– Думал о тебе и о твоих словах, которые ты мне написала.
– Какие именно?
– Никто не знает, когда придёт последний гудбай.
Елена улыбнулась.
– И что ты надумал в этой связи?
– Знаешь, как-то вертел, взвешивал, предполагал, какой у кого гудбай может настать. А потом переключился на диссер. Вот так брык – и перескочил. Зайцев ждал отзыв, ждал, а я тянул и тянул, обещал и обещал, но так пока и не прислал. Пришлось ему звонить. Зайчик остался без текста. На самом деле так ему и надо, диссертация так себе получилась, крайне тупая, я даже оппонировать не хотел, недостойна она меня, извини уж за снобизм. А дальше сел в аэропорту перед выходом на посадку и снова стал думать о тебе. Сколько лет-то прошло – шесть? Семь? А почему всё так странно у нас?
– Хороший вопрос, главное – свежий.
– Да, но я не жду ответа, просто рассказываю. Впрочем, почему меня интересует не так сильно, как зачем.
– Однако надо отметить, событий не так много. Что тебя так перепугало?
– Ты самое главное пока не знаешь. В общем, в такой обычной мысленной чепухе я пробыл весь полёт, а после приземления, ещё чуть ли не в аэропорту, мне позвонили с незнакомого номера. И представь себе, какой-то непонятный старик с фамилией, которую чёрта с два запомнишь, хотя у меня где-то визитка осталась, стал меня в странных выражениях умолять к нему заехать, потому что я, видите ли, руководил дипломом его сына, а сын пропал. Точнее, судя по всему, погиб. Ну, я это узнал уже, когда приехал, по телефону он не признался. Папаша-то. Но пока ехал, чуть не тронулся умом, потому что пришлось думать сразу резко не о том, о чём я бы хотел. Дорóгой я просто чуть последний мозг не сломал, пытаясь догадаться, о чём речь. А потом он рассказал, но легче не стало. И во-от… В общем, сын его исчез пару-тройку недель назад где-то в Египте. Кажется, нырнул и не вынырнул, в прямом смысле слова. Но плавал он, опять-таки по словам старика, очень хорошо, и никакого шторма не было в тот день. Загадка, короче говоря. И попросил меня отец подобрать пароль к его ноутбуку – дескать, он, сын то есть, хорошо ко мне относился во время учёбы, и я единственный, кто сможет догадаться, что там у него в качестве пароля установлено. А в ноутбуке том, полагает старикан, разгадка. И я в глубине души согласился, хотя весь вчерашний вечер, ночь и сегодняшнее утро не могу понять, стоило ли.
– Почему ты сомневаешься? Благое же дело.
– Ну вот что-то изнутри гложет. Не могу понять, что.
– А ты порассуждай.
– Думаешь, я не пытался? Только этим и занимаюсь. Старик довольно противный, конечно, но умный. И если бы он не обронил одну фразу, я бы так не мучился, хотя всё равно, вероятно, согласился бы.
– Гони фразу.
– Что-то вроде: чтобы угадать, вам придётся стать Алексеем. И я слегка подвис. Я не готов, я не хочу становиться кем-то ещё. Это ж какие бездны подсознания разверзнутся передо мной. Но я обещал, а старик натолкнул меня на эту мысль. Вот и придётся становиться невнятным Алёшей, чтобы попытаться разгадать. Халтурить я не буду, скорее всего.
– Денег-то обещал?
– А то.
– Вот и хорошо. Подумай, ты же для того и родился, чтобы думать. Что-нибудь надумаешь. Я верю в тебя. А потом ты меня пригласишь в ресторан, и мы нажрёмся как свиньи.
Елена, сидя на диване по-турецки, бесстрастно и бесстыдно смотрела на него, и Белкину очень нравился её взгляд. Он встал, всунул руку в задний карман джинсов, чтобы достать бумажный платок, и внезапно обнаружил там визитку.
– Вот! Гляди. Воловских. Послал же бог фамилию.
– Как-как? – переспросила Елена.
– Воловских.
– Владимир Ефремович?
– Да.
– Быть такого не может. А фамилия Алёши этого – не Андреев?
– Да. Андреев.
– Но… – потрясённо пробормотала Елена, падая на спину и закрывая лицо диванной подушкой, – почему всё так, почему, почему…
Часть вторая. Поручение
Проповедник
Беготня беготней, всё – беготня.
Что пользы человеку от работы, на которой трудится он под солнцем?
Не может человек охватить разумом всего.
А пересказать – тем более.
Ещё не нырнув в исследование с головой, Белкин постановил вначале разобраться с насущными делами – работой и, главное, личным. Зашёл в деканат, поговорил с Линой Петровной о всяком. Потом вдруг осенило:
– Линочка Петровна (так к ней все обращались), а возможно ли в наш век информационных технологий отыскать хоть какие-то сведения о студенте, который писал у меня диплом лет десять назад?
– Ну конечно же, Борис Павлович. О ком речь?
– Некто Алексей Андреев. Мне кажется, он учился не у нас, а на филологическом, но диплом решил писать у меня.
– А что, вы его сами не помните?
– Как он выглядел, вроде, в голове осталось. Его работу забыл, но это не беда, я совершенно точно не удаляю никакие студенческие файлы из компьютера. Просто ещё не смотрел. А вот прочих подробностей не восстановить.
– Кажется, я его помню. Ещё требовалось формальное согласие их кафедры и нашей. Да-да, точно.
Лина Петровна знала всё и не забывала ничего.
– Раз он не наш, у нас ничего нет о нём?
– Вряд ли – только протокол с того заседания, ну и с защиты диплома что-то обязательно осталось. Так что надо на филологический обращаться.
– Я там никого не знаю. А вы знаете?
– Борис Павлович, идите на лекцию, я всё сделаю. Не волнуйтесь.
Если Лина обещает, она делает. И даже если не обещает.
Прочитал лекцию об эпохе Первого Храма, увлёкся. Забыл не то что об Андрееве и Фариде – о Елене тоже забыл, а такое редко случается. А ещё забыл отключить звук на телефоне, что вызвало нездоровый ажиотаж среди студентов, потому что Белкину позвонили – хорошо хоть, что до конца лекции оставалось совсем немного. Будь это простой звонок или банальная песня какая-нибудь, никто бы и внимания не обратил, так, пару человек прыснули бы – просто чтобы чуть отвлечься от серьёзной темы. Но Белкину всегда было принципиально важно знать, кто звонит, ещё до того, как он посмотрит на экран, поэтому каждому из своих постоянных собеседников он назначил отдельную мелодию. В тот же раз позвонил не кто иной, как Влад, давний приятель, которого Белкин шутки ради называл Вкладом, а на его звонки установил старую добрую матерную песню про муравья. Вся группа с готовностью заржала, развеселилась и мигом потеряла рабочее настроение. Белкин, впрочем, тоже.