Я проскользнул к крыльцу, оставил на столе кузовок с черникой и, вбежав в дом, юркнул в ванную комнату. Вот уж где порадовался, что квартирую в современном коттедже, а не деревенской избе. Стащил с себя одежду, запихнул в стиральную машину-автомат и залез под душ. Долго плескался, пытаясь смыть с тела пятна черники, но шампуни не помогали. Пятна поблекли, но категорически отказывались смываться полностью. Выключив воду, я посмотрелся в зеркало. Вся кожа, даже там, где её не касались ладони Лии, приобрела золотисто-зеленоватый оттенок. Странно, но мне это понравилось. Этакий экзотический загар, скорее всего, на всю жизнь. Зато черничные пятна мне не нравились. На теле их можно прикрыть одеждой, но на лице они смотрелись обычной грязью.
Я прошёлся взглядом по полочке под зеркалом и неожиданно среди флаконов шампуней, кремов и одеколонов увидел обыкновенный пузырёк с бумажной наклейкой, на которой корявым почерком было написано: «Средство для выведения черничных пятен».
«Ах ты, старая сводня…» – в очередной раз обозвал я про себя Кузьминичну, но злости на неё уже не было. Она и это предусмотрела. Определённо, Кузьминична считала себя не сводней, а свахой.
Я плеснул на ладонь бабкиного средства, провёл по лицу и увидел, как пятна «верескового мёда» исчезают на глазах. И тогда на меня с необычайной ясностью и остротой нахлынули воспоминания о том, что произошло в Аюшкином логу. Воспоминания были настолько отчётливыми и всеохватывающими, что я уронил пузырёк, но и не подумал за ним наклоняться. Стоял и широко открытыми глазами смотрел на своё отражение в зеркале. Я вдруг с ошеломляющей ясностью понял, что всю оставшуюся жизнь эти воспоминания будут бередить душу вселенской тоской. Не только смерть бывает скоропостижной.
Ни черта себе на праздник съездил…
Глава седьмая
За ужином Кузьминична суетилась вокруг меня, как возле больного. То сметаны добавит, то тарелки поменяет, то пироги ближе подвинет, разве что с ложечки не кормила.
– Кушайте, Сергий свет Владимирович, – приговаривала она, подсовывая очередной лакомый кусочек. В глазах у неё светилось понимание и участие. – Кушайте, сил набирайтесь…
Я сидел равнодушный и безучастный ко всему и ел чисто машинально. Растительное мясо, трансгенную картошку, пресловутую бздыню, но вкуса не ощущал. На десерт вместе с бздыней были пироги с черникой, но и к ним я отнёсся равнодушно, хотя сознание рефлекторно отметило, что Лия оказалась права – не успела бы Кузьминична напечь пирогов с собранной нами черникой. На душе было пусто и грустно, и было непонятно: а что дальше? Неужели это то самое чувство, на которое намекала Ля-Ля? Что за анахронизм (в этом я был солидарен с птеродактилем Ксенофонтом), какая к чёрту любовь, обычный инстинкт продолжения рода. Но чисто физиологическое определение моего состояния нисколько не утешало.
Кузьминична убрала со стола и тихонько ретировалась. Наверняка поспешила к Дурдычихе поделиться новостью. Бедные мои косточки как их сейчас перемоют! Добела.
Честно говоря, было всё равно, добела ли, дочерна ли перемоют мне косточки, или так переусердствуют, что в мыльную пену сотрут. Я продолжал безучастно сидеть за столом, уставившись перед собой в никуда. Постепенно село солнце, на небе высыпали звёзды, в беседке у гостиницы завели граммофон, и по деревне, усиленные ночным прохладным воздухом, понеслись залихватские песни, восхваляющие чайное застолье.
По небосводу скатилась одна звезда, затем вторая, а потом метеоры начали чертить небо один за другим. «Леониды», – индифферентно вспомнил я название метеоритного потока, пересекающего земную орбиту в августе.
Над входом в гостиницу горел мощный фонарь, свет от него отсвечивал на решётчатых фермах возведенных аттракционов, и неработающий галактический Луна-парк в ночи был похож на многослойную сеть гигантской серебристой паутины. Словно привлечённые её блеском, как мухи на мёд, на праздник наконец-то начали прибывать гости. По двое, по трое, но чаще по одному, они выходили из-за гостиницы, здоровались с продолжающими вечное чаепитие дедом Дормидонтом и бабой Дормидонтовной и скрывались в гостинице. Странно, но света фар спускающихся с косогора машин я не видел, да и места для транспорта за гостиницей уже не осталось. Как же они прибывали? Впрочем, воспринимал я эту несуразицу с тем же безразличием, как и внешний вид гостей. А посмотреть было на что, хотя с такого расстояния разглядеть в деталях костюмы гостей было затруднительно. Ожидал я, что День Пришельца будет костюмированным балом-маскарадом, но чтобы ни один гость не появился в человеческом обличье – это уже чересчур. Здесь были и насекомоподобные пришельцы, и медузообразные, и звероящеры, но в основном чёрт знает на кого похожие. Фиолетово-зелёные, оранжево-чёрные, в разноцветную полоску, в крапинку; с рожками, с хвостами, в чешуе, с глазами на стебельках; голые, в бальных платьях, в униформе и в скафандрах. Вблизи, наверное, были видны швы маскарадных костюмов, но издалека пришельцы выглядели настоящими.
«Паноптикум уродов», – зло подумал я. Под масками и карнавальными костюмами скрывались обыкновенные люди без внешних изъянов, но я испытывал к ним антипатию. Обидно было за Лию.
Я отвернулся от гостиницы и снова посмотрел на небо. Один за другим небосвод продолжали расчерчивать метеоры. Красиво… Будто салют в честь Дня Пришельца.
Вдоль штакетника в сторону Луна-парка неторопливо, по-хозяйски, протрусил Барбос. Он покосился на меня четырьмя глазами, но пренебрежительно прыскать носом не стал. Словно знал о моём состоянии и сочувствовал.
В коттедже напротив свет не горел, и это было странно. Василий давно должен был проспаться и в естественном желании похмелиться направиться к пришлецам. Или он уже в гостинице? Скорее всего… Доброхоты опохмелить аборигена там всегда найдутся – знаю я современные тусовки.
В коттедже, возле которого утром на штакетнике сидела Ля-Ля, хлопнула входная дверь, и на тёмном крыльце показались огоньки, будто кто-то вышел покурить. Причём не один, а целой компанией. Три огонька, как и положено, были красноватыми, а два – голубоватыми. Травку они там курят, что ли? Никогда не видел, каким цветом тлеет марихуана, но вряд ли голубым. Хотя если накуриться, то огоньки могут тлеть и зелёными собаками. В том числе и двухголовыми. А также трёхголовыми, четырёхголовыми и так далее.
Перемигиваясь, как при затяжках сигаретами, огоньки тесной гурьбой продефилировали к калитке, выплыли на улицу и медленно двинулись к гостинице. Шагов не было слышно, силуэтов не было видно. Они подплыли ближе, и тогда я увидел, что никакие это не огоньки сигарет, а светящиеся глаза, блуждающие в потёмках. Три красных располагались косым треугольником, а немного в стороне – два голубых друг над другом.
– Сидит… – глухо пробурчал чей-то голос, и красные глаза мигнули. – Один, в потёмках… И чего, спрашивается, сидит?
– За метеорами наблюдает… – мигнули голубые глаза.
– Он что, вправду думает, что это метеоры? – пыхнули удивлением красные глаза.
– Он думает, что это салют в честь Дня Пришлеца, – заискрились бенгальским смехом голубые глаза.