Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 86

Барассини и Цай до сих пор в своем таймшере, так что я возвращаюсь домой, сажусь в спальное кресло и всеми силами пытаюсь вызвать в памяти фильм, пользуясь записями Барассини. Сигналы машин. Сирены. Гудение радиатора. Я вставляю беруши, внешние шумы гаснут, а звон в ушах усиливается. И вновь я пытаюсь вызвать в памяти фильм. Осознав, что не слышу запись из-за берушей, вынимаю их. Через какое-то время вижу фильм. Открывающая сцена: снегопад в Пайн-Барренсе, штат Нью-Джерси. Камера лениво скользит вправо в поисках… нет, стойте. Это не открывающая сцена. Открывающая сцена — это ураган в Галвестоне в 1900 году. Человек борется с ветром, пока идет по волнолому на фоне идеально воспроизведенной миниатюры отеля «Галвес». Это забавно, потому что у него то и дело сдувает цилиндр. Каждый раз он бежит за цилиндром и каждый раз снова его надевает лишь для того, чтобы тот снова сдуло. Это многое говорит нам о классовых претензиях, ведь даже когда мир вокруг него… Нет. Это будет позже, ведь мы уже знаем, что этот денди — отец метеоролога, но как мы об этом узнали? Во флешбэке? Если так, то эта сцена сильно, сильно позже. Думай!

Сцена должна быть позже, потому что она объяснит одержимость метеоролога погодой, ведь его отец погиб именно в галвестонском урагане. Зрелищная сцена: невозможно даже представить себе, какой нужен талант, чтобы не только анимировать столь мощный ураган, но и передать смену тональности, плавно переходящей от легкой комедии о том, как человек гоняется за шляпой, до жестокости, с которой шторм подхватывает его и несет вверх тормашками над Галвестоном, позволяя зрителю увидеть катастрофические разрушения города с высоты птичьего полета. В истории кино эта сцена стоит особняком. Заканчивается она тем, что уже безжизненное тело падает с небес к ногам его маленького сына, и так зритель без единого слова узнаёт все, что нужно знать об одержимости, с какой в будущем ребенок попытается отыскать порядок в кажущемся вселенском хаосе. Так как же все-таки фильм начинается и почему я путаюсь в хронологии? Я помню, что эта сцена — где-то ближе к началу. Как и рождение Моллоя в хижине в Пайн-Барренсе. Я помню, как во вьюгу с неба посыпались младенцы и бились о заснеженную землю, оставляя ярко-алые кляксы (но разве фильм не черно-белый?). Еще было Сент-Огастинское Чудовище, его выбросило на берег… как же назывался тот пляж? Мальчишки на велосипедах. Это уже в середине 1890-х, до Галвестона. И это тоже не первая сцена. Еще был мясной дождь в Кентукки в 1876 году. Разве все началось с него? Наличие в фильме путешествий во времени мешает — а то и вовсе делает невозможным — выстроить хронологию. Возможно, там и нет никакой первой сцены, а стало быть, и никакого начала, а стало быть, всегда есть что-то раньше. Будь у меня так называемое «окно времени», изобретенное метеорологом, с чьей помощью он мог с точностью предсказывать, что было и что будет… Стойте. А его как-то звали? Не могу вспомнить ни одного случая, когда бы его называли по имени. Даже когда Сильвия находит пожелтевшую газетную фотографию, где он стоит вместе с группой других метеорологов, в подписи его имя размыто. Инго даже акцентирует на этом внимание. Почему он безымянный? «Христос и безыменна обезьяна / Столкнулись и едины формой стали, / Какой и мы не избежали»? Так написал Хью Макдиармид ^[98] в стихотворении, которое, пожалуй, как ничто другое изменило мое Weltanschauung ^[99]. Метеоролог — безымянная обезьяна? Это ли Инго пытается нам сказать? Что своим даром предсказателя тот обязан не какой-то там простой (или, точнее, сложной) технологии, но христианскому Сыну Божьему?

Я приезжаю на улицу, где живет Клоунесса Лори, и обнаруживаю, что ее дом сгорел дотла. Ничего не осталось, только куча тлеющих обломков. Это я его поджег? Не помню за собой такого. Нет, конечно, не я. Тогда почему у меня руки покрылись утиной — или гусиной — кожей? Я этого не делал. С чего бы? Я точно не делал этого специально, но что, если, убегая из квартиры, я случайно опрокинул одну или пару из множества свечей? Абсолютно уверен, что не опрокидывал свечи — ни одну, ни пару. Но что, если все же опрокинул и не заметил? Но я не опрокидывал. Но вдруг? Что, если я сходил в туалет и после зажег там спичку? Но нет же. Или да? А погибшие есть? С телефона я гуглю новости о пожаре. Полиция подозревает, что это поджог, говорится в статье из газеты «Вестник Западной 50-й». Никто не пострадал, но по программе защиты свидетелей все жильцы получили новые удостоверения личности — чтобы защитить их от возможного покушения неизвестного поджигателя, или жгуна, как говорит молодежь. И как мне теперь ее найти? Клоунессой Лори может оказаться буквально любая женщина похожего возраста, роста и веса. Думаю, она белая, но даже в этом не уверен; на руках у нее были белые четырехпальцевые клоунские рукавицы. Да ладно. Если она не понимала, что я за тип и чего хочу, то почему их не сняла?

Прогулки по улицам превратились в кошмар. Клоунесса Лори может быть где угодно… повсюду. Я звоню ее работодателям, в фирму «Клоун-дайк», и прошу к телефону Лори или бывшую Лори.

— У нас нет и не было сотрудниц с таким именем, — говорят мне.

— Вы специально так говорите. Из-за программы по защите свидетелей и всего такого.

— Оставьте свои имя и номер, и мы вам перезвоним.

Я чувствую, что это ловушка, и кладу трубку. На меня это убийство не повесят. В смысле поджог. В смысле возможный поджог. Иногда мне кажется, что мои мысли — не мои, что я думаю о чем-то очень неправильном, дурацком, нелепом, на потеху незримой публике.

Слово «незримые» зависает в мозгу, как дым.

Я страдаю от того, что Юм называл болезнью ученых. Проще говоря, я слишком много знаю. И в этом смысле мало отличаюсь от человека-слона Дэвида Меррика из пьесы Бернарда Померанса «Человек-слон»: «Иногда мне кажется, что у меня такая большая голова, потому что я много мечтаю». Разве что в моем случае голова такая большая, потому что я много знаю, не говоря уже о том, как много мечтаю. Конечно, моя голова не такая неестественно большая и уродливая, как у Меррика, но шестьдесят два сантиметра — это больше среднего. Иногда я в шутку называю себя «человек раз-Юмный».

— Рассказывай, — говорит неприятно загоревший и отдохнувший Барассини.

Метеоролог, сопровождаемый своим почти вездесущим закадровым голосом, записывает в блокнот: «Чем больше я копаюсь в вычислениях, тем больше данных нахожу. Теперь я могу не просто просчитать и предсказать движение воздуха и растения в аэродинамической трубе, но и просчитать с любого ракурса, даже в клетках растения. Моя анимация первых воссозданных пятнадцати секунд теперь включает в себя все. Предположительно она могла бы также включать в себя запах, осязание и вкус, если бы только существовала возможность передать их с экрана. Самой серьезной преградой, разумеется, по-прежнему остается ограничение человеческого мозга. Если бы я мог сконструировать достаточно изощренную электронно-вычислительную машину, я бы рассчитывал результаты практически в реальном времени, а впоследствии и быстрее. Только тогда я получу полноценную машину предсказаний».