Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 125

Я ее обнимаю и убегаю. Никогда не забуду эту чудесную санитарку психиатрической больницы!

Оказавшись у массивного основания, я подхожу к Олеаре Деборд, как подходят к потенциальной возлюбленной: с нежностью и большим уважением, все время репетируя вопросы о согласии, что обязаны предварять сеанс занятий любовью. Ибо, как и всё во вселенной, что есть не ничто, Олеара Деборд разумна, и, может, нам в животном и кукольном царстве не дано понять ее слишком медленный жизненный цикл, но это еще не делает ее хуже нас. «Эфемерность не есть показатель превосходства», — гласит слоган на утомительно длинных маршах гор. Конечно, так и есть. Иначе бы людям пришлось признать, что дрозофилы лучше их. А они — наши равные. Олеара, рожденная полтора миллиарда лет назад после столкновения тектонических плит, извержения магмы, великолепных фрикций, стоит гордо и возвышенно, наблюдая за этой страной, точно недремлющий страж. Я снова подхожу к ней — на сей раз не как исследователь, не как ищущий ответов, но как тот, кто ухаживает. Ухажер. В любви не ищут ответов; в ней ищут единства. Единственный ответ в единстве — «да», ибо в единстве нельзя сомневаться. Это извечно и навсегда акт веры, полное принятие другого. Когда открываешься ему (ей, тону), когда можешь отринуть эго, когда сливаются «я». Вопросы по определению рациональны, дистанцируют, оскорбляют — они противоположность любви. И вот я обращаюсь к Олеаре со списком вопросов о согласии на романтическое сближение.

— Привет, — говорю я.

— Здравствуй.

— Ты очаровательна. Можно тебя поцеловать?

— Можно, — говорит она.

Я целую ее — и ощущения хлещут, как из рога изобилия.

— Можно ласкать тебя? — спрашиваю я.

— Можно.

Я ласкаю ее, и, хоть она сделана из гранита, я чувствую, как она трепещет.

— Можно войти в тебя? — спрашиваю я.

— Можно.

И я вхожу, мой вставший член находит близлежащую пещеру. Надеюсь, правильную. Вхожу идеально и чувствую себя так, будто мы созданы быть вместе. Правда, пещера каменная и чрезвычайно сухая, царапает пенис, но момент единения начат — и природа подстегивает меня, невзирая ни на что. С последствиями разберусь потом; у меня с собой в сумке есть бинты для пениса. Я вставляю, я ласкаю, я издаю стоны. Я вхожу в состояние единства с этой прекрасной горой. Мы больше не Б. и Олеара. Мы Болеара — как ни странно, сослагательная форма bolear от первого лица, что с испанского переводится, конечно же, «сиять». И я сияю — мой свет в ее тьму. Вечное мужское и женское, инь и ян, необходимые для цельности, хотя инь и инь или ян и ян тоже могут создавать идеальные союзы. И с этой самой мыслью я могуче эякулирую в пещеру Олеары, моя сперма отправляется в спелеологическую экспедицию. Это сама стихия, и при этом я чувствую, что меня толкает в наступающий свет, что мне отчаянно хочется продолжать путь, вернуться в мир Зримого. Дезорганизация этого другого мира без Бога — невыносима (надо обязательно рассказать Докинзу!). Это мир без сюжета. Хотя я давно уже атеист, надо признаться, в детстве я любил анимированный мультсериал от «Ханны-Барберы» «Виллибальд и Вунибальд» — оду святости двух самоотверженных братьев-святых с одинаковым прекраснодушным настроем, которые борются с преступностью (грехом). Их стычки с сестрой Святой Вальпургой — это классика душевной комедии о неблагополучной семье: «Мам! Вальпурга опять заняла ванную!» Как же это утешало нас, последних из беби-бумеров. Но разлад этого мира, непостижимые мотивы и результаты, спутанные нити, тупики, триллион бессмысленных деталей каждый миг — это кошмар наяву. Нужно пробиться через свет, чтобы вернуться к анализируемому, к миру причинно-следственной связи, к миру для людей, с уличными знаками и общественными нравами, где добро побеждает, а зло проигрывает — в теории, хотя бы иногда, хотя бы в кино. Путь вниз с горы прост. Похоже, надо только возжелать, а потом рухнуть. Но путь в гору требует невероятных запасов выносливости и стойкости. И даже тогда успех не гарантирован. Гравитация — твой друг только в обратном направлении. Но я вижу отсюда мир Зримого, и, хотя больше не могу уловить задумку, сюжетную линию, мотивацию персонажей, я вижу образы — теперь расколотые, перепутанные и меняющиеся, будто чей-то сон: сон того, чьей жизни я не знаю, чьи мотивы не могу постичь. И в этих фрагментах я вижу себя! Обнаруживаю, что меня заменили. В этом я уверен. Понимаю, что его история — комедия, потому что даже здесь слышу надрыв музыкального аккомпанемента. Ксилофон. Труба со звукоснимающей сурдиной. Неизбежная туба. Я узнаю в них инструменты комического оркестра, но шуток уже не понимаю. Расстояние и фрагментация искажают сюжет. Но меня заменили — это я знаю точно. Мой спуск не имел последствий для мира. Шоу продолжается. Тромбон отыгрывает шутку. Надо вернуться и отвоевать свое место. Так нечестно. В конце концов аналогия с горой заканчивается. Я поднимаюсь, но уже не вертикально. Скорее это туннель с ярким светом в конце, светом надвигающегося локомотива. Это джунгли, полные непослушных лиан и кричащих обезьян. Это комната без дверей, где хочется одновременно выйти и войти. Это вечеринка, на которую не приглашали. Это вечно пропускающая игла на пластинке. Это как пытаться понять мою жизнь. Это ветер, а я листок, тщетно бьющийся о стены своей тюрьмы-аэротрубы. Это женщина, которая меня не полюбит, как бы я ни изменился. Это безнадежность плохого диагноза. Это огонь. Это потоп. Это никак не приближается. Это мое разбитое сердце, мой стыд, то, чего я стóю. Это сперва одно направление, потом другое. Это мое лицо в зеркале с неудачным освещением. Это есть то, что это не есть. Но я к этому иду и, хоть оно ускользает, не останавливаюсь. Иду, плыву, лезу, ползу годами, десятилетиями, эпохами, вечно. И никак не становлюсь ближе. И вдруг стал ближе. Чувствую, как оно увеличивается, все больше занимает мое поле зрения. Изменение незаметное. Как разница Проксимы Центавра в сравнении с Альфой Центавра А. Но это уже прогресс, а в прогрессе есть намек на сюжет. На причинность. На надежду. И я продолжаю. Еще эпохи. Через затягивающую грязь по пояс, через ничто, через казни египетские, через игольное ушко, через пасть безумия, через чужеродные пейзажи, через канализационные туннели… И вот оно надо мной: открытый люк. Я лезу по лестнице, внезапно чувствуя нерешимость. Этого ли я хочу? Выдержит ли этот мир двоих меня? Или стоит войти — и я просто дезинтегрируюсь? Проще вернуться в Незримое. Если оглянуться, его отсюда еще видно. Всего один простой шаг в пропасть. Мгновенный.

Но я смотрю на небо и лезу.

Зримый мир изменился. Мой двойник знаменит. Я вижу свое лицо на бортах автобусов. На билбордах. На плакатах в витринах книжных магазинов. Оказывается, я уже написал книгу о фильме Инго. Она издана. Стала международной сенсацией. Книга называется «Восстановление» — игра слов, полагаю, с отсылкой к реконструкции утраченного фильма по памяти и к тому, что этот процесс каким-то образом спас меня самого. Я бы точно не стал ее так называть. Ужасное название. На обложке моя фотография. Та же, что и на билбордах и автобусах. На ней я в ермолке. Ужасная обложка. Почему я в ермолке? Я не еврей. Ощупываю темечко. Никакой ермолки. Ну? Поэтому меня теперь никто не узнаёт? В конце концов, похоже, я тут знаменитость. Возможно, стоит приобрести ермолку в «Уолгринс». Тут я замечаю свое отражение в витрине книжного. Грязный, борода свалявшаяся, очки потресканы — вылитый канонический образ из классического фильма Эйзенштейна «Патинко». У меня нет самодовольного лика моего богоизбранного доппельгангера. Нужно найти, где помыться. Нужно найти чистую одежду. Нужно приобрести или взять напрокат ермолку. Но сперва — нужно увидеть книгу.