Задетая за живое, она сухо ответила:
– Спасибо, я чувствую себя вполне взрослой. И если бы ты сначала поинтересовался мной, вместо того чтобы говорить о себе, то у меня была бы возможность сказать, что мой отец умер.
Наступило молчание. Спустя минуту Алан смог, наконец, произнести:
– Прости меня, Маэ. Когда это случилось?
– Вчера.
– Не знаю, что сказать. Тебе нужна помощь? Я могу что-то сделать?
В голосе Алана внезапно прозвучала нежность, но Маэ не позволила себе размякнуть.
– Нет, все нормально. Перезвони мне через несколько дней.
– Подожди! Я хочу пойти на похороны, я…
– Не стоит, ты же его не знал.
Он замолчал, а потом сдержанно ответил:
– Как хочешь.
– До скорого, – пробормотала она и отключила связь.
Веселый тон Алана рассердил ее, а безапелляционное пожелание «пора уже повзрослеть» вывело из себя. Однако она понимала, что несправедлива к нему. Почему их разговоры по телефону всегда заканчивались размолвкой? Да, она не горела желанием увидеться с ним сейчас, чувствуя себя слишком озабоченной и подурневшей от горя, и в то же время ей хотелось, чтобы он был рядом. Что же касается похорон, то она не лгала: придут в основном рыбаки, люди простые, их удивит присутствие доктора Кергелена. Ей не хотелось, чтобы на похоронах видели, как ее поддерживает мужчина; она сама возглавит кортеж.
* * *
После визита к Маэ Бертран чувствовал себя увереннее. У девочки был характер, а это значит, что все останется по-прежнему. Сам он ничего не опасался: Маэ росла и взрослела у него на глазах, еще тогда он чувствовал в ней стержень. Он помнил, как она еще подростком стояла за штурвалом, ветер трепал ее волосы, а она твердо держала курс и радостно смеялась волнам. Море было у нее в крови, это передалось ей от отца. Эрван всю жизнь был отличным моряком, надежным товарищем. До той ужасной ночи. Бертран до сих пор сомневался в том, что видел, или думал, что видел… Дождь лил стеной; волны, захлестывая палубу, обрушивались прямо на них и заливали глаза, и Бертран мог ошибиться… Или нет? И, однако, даже сейчас он мог бы поклясться, что в ту роковую минуту, как раз перед тем, как траулер резко развернулся, Эрван смотрел туда, где стоял Ивон. Бертрана швырнуло на пол, и он ухватился обеими руками за основание лебедок. Жан-Мари в это время был в рубке и возился с радио, он ничего не видел.
В последующие часы сознание Бертрана находилось в каком-то оцепенении, он почти не отдавал себе отчета о том, что происходит вокруг. Напрасно они кружились на одном месте, включив все прожектора, – что они могли разглядеть? Вокруг них была только черная вода с клочьями пены и волны, обрушивающиеся на палубу. Эта буря оставила после себя зловещую память. В ту ночь произошел еще один несчастный случай, у острова Сен-Мало, но там парня чудом удалось спасти.
Когда буря утихла, Жана-Мари начало выворачивать наизнанку, как какого-нибудь новичка. Бертран не сводил глаз с Эрвана, ему все стало ясно. Эрван не смог бы сослаться на невезение или развязавшиеся узлы: он повторял как заведенный: «Боже мой, моя дочь…», а его изможденное лицо говорило о совершенном преступлении и мучительном раскаянии.
Бертран не обмолвился об увиденном ни словом. Во время следствия он высказал ту же версию, что и остальные. Все-таки у него не было стопроцентной убежденности, хотя он слышал, как Эрван и Ивон яростно ругались до тех пор, пока волна не швырнула траулер в бездну. Эта история его не касалась, и он не был достаточно уверен в себе, чтобы сделать заявление. Но после той ночи он не мог смотреть Эрвану в глаза, и когда того разбил инсульт, Бертран подумал, что все-таки справедливость существует – неважно, божественная или нет. Наверное, Эрвану постоянно являлся призрак Ивона, его терзали угрызения совести, и, в конце концов, наступила расплата.
С тех пор прошло десять лет… Иногда Бертран спрашивал себя, остался бы он на службе у Эрвана, если бы того не хватил удар. И был уверен, что не остался бы, потому что не хотел быть с ним вместе на борту, и ему пришлось бы объяснять причину. Когда Маэ неожиданно стала главой компании, ему показалось это приемлемым решением. И тогда он преподал урок остальным ребятам: не нервировать девочку, дать ей время проявить себя. Она не подвела – и даже приобрела новые траулеры! Сегодня она оплакивала отца, и Бертран не пытался открыть ей глаза. Тем более у него не было доказательств, одни подозрения, и он не мог допустить, чтобы этот яд отравлял ей душу. Пусть она продолжает мирно идти своим путем, продолжает любить море и – в силу недоказанности вины – память о своем отце.
* * *
Алан подавил приступ хандры и попытался сосредоточиться. Пломбирование каналов моляра требовало точности и уверенной руки. Однако, продолжая работать, он не мог не думать о том, как Маэ отделалась от него. Его сочли нежеланным гостем на похоронах, и он должен был ждать «несколько дней», чтобы позвонить ей! Неужели она рассердилась на него из-за шуток, пусть и дурацких, в адрес ее отца? Но откуда он мог знать о его внезапной смерти? Все-таки у нее слишком тяжелый характер, им никогда не удастся прийти к взаимопониманию. Очень жаль, потому что он много рассказывал о ней Людовику, наверное, даже слишком много, потому что брат, в конце концов, начал хохотать.
Да, Алан был влюблен. Он не мог уже это скрыть ни от себя, ни от других.
– Мне готовить пломбу? – спросила Кристина.
Она говорила немного громче обычного, как будто хотела вырвать его из задумчивости. Он кивнул и выключил турбину. Кристина знала последовательность всех операций и умела их предвидеть. Он посмотрел, как она мешает пасту на стеклянной пластинке, и направил струю воздуха в полость зуба, чтобы высушить ее. Работа не занимала его голову, и он все время возвращался мыслями к Маэ. Она только что потеряла отца, и он пытался вспомнить, что испытывал после смерти своего. Они с Людовиком прежде всего боялись за мать, но, к их великому изумлению, она очень быстро оправилась от потери.
– Я почти закончил, – объявил он пациенту.
Сделав рентгеновский снимок, который его вполне удовлетворил, он отпустил больного, и, пока Кристина провожала его в приемную, ввел кое-какие данные в его электронную карту.
– Вы стали очень рассеянны, с тех пор как вернулись! – заметила она, войдя в кабинет. – Это Нью-Йорк так на вас повлиял?
– Мне там было очень хорошо. Вам обязательно надо туда съездить, этот город того стоит. И все-таки я не хотел бы в нем жить.
– Вы привязаны к Бретани, да? Ну, так и я тоже! Не могу себя представить больше нигде.
Людовик в очередной раз пытался уговорить его переехать к ним, чтобы быть рядом со своей семьей и, чем черт не шутит, может быть, разбогатеть. Но когда он понял, что его брат встретил наконец достойную женщину, он перестал настаивать.
– Мадам Квентин отменила визит, – сказала Кристина. – Она считает, что в такой холод лучше не высовывать носа.