Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел К. Деннетт cтр.№ 154

Предположим, что ученые сформировали небольшую популяцию лягушек какого-нибудь вида, представители которого ловят мух на лету, и поместили ее под охраной в новую окружающую среду – в особый лягушачий зоопарк, где вовсе нет мух, но есть смотрители, периодически запускающие небольшие гранулы корма в полет поблизости от лягушек, о которых заботятся. К их удовольствию, все выходит как надо; лягушки процветают, ловя языками кусочки корма, и через некоторое время в нашем распоряжении окажется их многочисленное потомство, ни разу в жизни не видевшее мухи – только пищевые гранулы. Что глаза этих лягушек сообщают их мозгу? Если вы настаиваете на том, что значение не изменилось, то вы зашли в тупик, ибо это – всего лишь чистейший рукотворный пример того, что постоянно происходит в природе, то есть экзаптации. Как нам заботливо напоминал Дарвин, использование механизма для достижения новых целей – один из секретов успеха Матери-Природы. Мы можем довести рассуждение до логического конца для тех, кому требуются дальнейшие доказательства, предположив, что не все лягушки в этом зоопарке одинаково успешны, поскольку из‐за различий в способности их глаз определять появление кусочков пищи, одни питаются хуже других и в результате хуже размножаются. В скором времени мы увидели бы неопровержимые результаты отбора – преимущество получили бы те лягушки, которые лучше распознавали бы гранулы корма, – хотя было бы ошибкой точно указывать, в какой момент действие отбора стало бы достаточно существенным, чтобы принимать его в расчет.

Если бы не существовало «бессмысленного» и «неопределенного» разнообразия в условиях, при которых в разных лягушачьих глазах срабатывает механизм распознавания гранул корма, то не было бы «сырья» (слепой вариативности) для действия отбора с учетом новой цели. Расплывчатость, которую Фодор (и другие) считает недостатком дарвинистских описаний эволюции значения, является, на самом деле, предварительным условием любой такой эволюции. Идея, будто должно существовать нечто определенное, что на самом деле имеет в виду лягушачий глаз (некое, возможно, неизвестное высказывание на лягушачьем языке, выражающее в точности то, что глаз лягушки сообщает ее мозгу), – это всего лишь эссенциализм применительно к смыслу (или функции). Подобно функции, с которой он так непосредственно связан, смысл не является чем-то от природы определенным. Он возникает не в результате сальтации или особого акта творения, но в ходе (как правило, постепенного) изменения обстоятельств.

А теперь мы готовы рассмотреть единственный пример, который имеет для этих философов какое-то значение: что происходит, когда мы перемещаем человека из одного окружения в другое? Вот знаменитый мысленный эксперимент Хилари Патнэма с Двойником Земли ⁷⁴³. Не хочется вдаваться в детали, но я уже понял, что лишь подробное изложение и перекрытие всех ходов к отступлению дает шанс убедить приверженцев врожденной интенциональности. А потому, извините, без подробностей не обойтись. Вооружившись полученными ранее сведениями о четвертачнике и лягушке, можно понять, что именно делает мысленный эксперимент с Двойником Земли столь непререкаемо убедительным. Предположим, что Земля-Двойник – это планета, являющаяся точной копией Земли за единственным исключением – на ней нет лошадей. Там есть животные, которые выглядят в точности как лошади, которых жители Двойника Бостона и Двойника Лондона называют horses, а жители Двойника Парижа – chevaux, и так далее – вот как похожа Земля-Двойник на Землю. Но эти животные с Земли-Двойника – не лошади; это какие-то другие животные. Назовем их кошади, и, если угодно, можете предположить, что они – своего рода псевдомлекопитающие, скажем, покрытые шерстью рептилии, – это философия, и вы вправе выдумывать любые детали, которые, по вашему мнению, заставят «сработать» ваш мысленный эксперимент. А теперь – драматический поворот. Однажды ночью, пока вы спали, вас перенесли на Землю-Двойника. (То, что в этот момент вы спали, важно, поскольку таким образом вы не знаете, что с вами произошло, – вы остаетесь «в том же состоянии», в каком были на Земле.) Проснувшись, вы выглядываете в окно и видите несущуюся галопом кошадь. «Гляди-ка, лошадь!» – восклицаете вы (неважно, вслух или про себя). Чтобы не усложнять, предположим, что уроженец Земли-Двойника произносит то же самое сочетание звуков в то же самое время, когда тоже видит галопирующую кошадь. И вот на чем настаивают Патнэм и другие философы: уроженец Земли-Двойника говорит и думает нечто истинное – а именно что мимо только что пробежала кошадь. Вы, землянин (а вы продолжаете им оставаться), говорите и думаете нечто ложное – а именно что мимо только что пробежала лошадь. Однако как долго вам придется прожить на Земле-Двойнике, называя кошадей «лошадями» (в точности так, как и все местные жители), прежде чем состояние вашего разума (или то, что ваши глаза сообщают вашему мозгу) станет истиной о кошадях, а не ложью о лошадях? (Когда способность разума быть направленным на предмет или интенциональность сменит позицию? – этим теоретикам нужна сальтация.) Совершите ли вы когда-нибудь этот переход? Произойдет ли это как-то без вашего сознательного участия? В конце концов, четвертачник так никогда и не узнал, что смысл его внутреннего состояния изменился.

Полагаю, вы можете быть склонны считать себя совершенно непохожим на лягушку и четвертачник. Может показаться, что ваша интенциональность является сущностной и подлинной и что это чудесное свойство обладает определенной степенью инерции: ваш мозг не может просто развернуться на полном ходу и внезапно начать подразумевать под своим старым состоянием нечто новое. У лягушек, напротив, память недолгая, а у четвертачников ее и вовсе нет. Под словом «лошадь» (вашей личной идеей лошади) вы понимаете нечто вроде одно из этих конеобразных животных, на которых любим ездить мы, земляне; это представление закреплено в вашем разуме всеми воспоминаниями о конноспортивных соревнованиях и ковбойских фильмах. Давайте согласимся, что эта матрица памяти фиксирует то, к каким объектам применимо ваше понятие о лошадях. Ex hypothesi, кошади – животные, к этому виду не принадлежащие; они – совершенно другой вид, просто у вас нет простого способа отличить их от лошадей. А потому, в соответствии с этим ходом мысли, вы совершаете невольную ошибку всякий раз, когда неверно классифицируете кошадей – в момент восприятия или в мыслях («Какая прекрасная лошадь проскакала вчера галопом за моим окном!»).

Но можно подойти к тому же примеру с другой стороны. Ничто не заставляет нас предполагать, что ваше понятие о лошади изначально не было менее строгим, подобно вашему понятию о столе. (Попробуйте пересказать историю о Земле-Двойнике, предположив, что столы на самом деле не являются столами, но просто выглядят и используются как столы. Не правда ли, это не имеет смысла?) Возможно, лошади и кошади принадлежат к разным биологическим видам, но что, если вы, как и большинство землян, не имеете четкого понятия о виде и категоризируете существ на основании того, как они выглядят: живое существо, выглядящее как Буцефал. При таком способе классификации и лошади, и кошади попадают в один вид, и значит, вы все-таки правы, называя лошадью животное с Земли-Двойника. Если принять во внимание, что вы понимаете под «лошадью», то кошади являются лошадьми – не земными, но все-таки лошадьми. Не земные столы – тоже столы. Ясно, что у вас могло бы быть такое нестрогое понятие о лошадях, а могло бы – и более строгое, согласно которому кошади – не лошади, поскольку не принадлежат к тому же земному виду. И то и другое возможно. А теперь спросим, должно ли быть четко определено, понимали ли вы под лошадью (до своего перемещения) конкретный вид или более широкий класс существ? Возможно – например, если вы хорошо разбираетесь в биологии, – но, предположим, это не так. Тогда ваше понятие (то, что на самом деле значит для вас слово «лошадь») страдает той же расплывчатостью, что и понятие мухи для лягушки (или то было понятие маленький летящий кусочек пищи?).