Дитя да Винчи - читать онлайн книгу. Автор: Гонзаг Сен-Бри cтр.№ 20

Тринадцатилетний Леонардо обучается игре на музыкальных инструментах и проявляет интерес к математике и механике. В тринадцать лет можно еще играть в солдатиков, а можно испытать уже и искушение святостью. Так случилось с Луи де Гонзагом, рожденным в мантуанской княжеской семье в 1568 году, сроку жизни которому было отмерено двадцать три года — врачуя больных чумой во время эпидемии, он заболел сам и умер. В четырехлетнем возрасте Луи уже сопровождал отца в его лагерной жизни. Горячему, пылкому по натуре, ему нравилась такая жизнь. В кирасе, пригнанной по фигуре, с маленьким копьем в руке, он любил идти парадным шагом впереди батальонов. Когда ему исполнилось тринадцать, его спросили, что бы он стал делать, наступи внезапно конец света. Поскольку он играл с пулей, он ответил очень просто: «Я бы продолжал играть».

Тринадцать лет — возраст власти и возраст, когда власть ставится под сомнение. Пока тот, кому предстоит стать Святым Людовиком ^[54], учился в монастырской школе и развивал благодаря церковникам качества, которые превратят его со временем в лучшего из королей, до такой степени, что Папа назовет его «Ангелом мира»; крупные вассалы после смерти его отца Людовика VIII, разъяренные тем, что ни одному из них не удалось стать регентом при малолетнем короле, взбунтовались против Бланки Кастильской ^[55], его матери. Они попытались свергнуть регентский совет. Святому Людовику было в ту пору двенадцать лет, он находился с матерью в неприступном донжоне Монлери, когда узнал о заговоре. Бесстрашная королева послала в Париж эмиссара с просьбой, обращенной к народу, защитить ее и сына от феодалов. А поскольку со времени победы при Бувине народ почувствовал себя самым большим помощником Капетингов в борьбе против мятежных феодалов, которых ненавидел, в столице достаточно было бросить клич во спасение юного короля: «Все в Монлери, освободим нашу королеву и приведем ее в Париж здоровой и невредимой!», чтобы получить поддержку простолюдинов. Святой Людовик любил рассказывать о своей победе, случившейся, когда ему было тринадцать, ведь благодаря ей он научился любить свой народ. Все эти духоподъемные истории о королях и святых, которые поочередно рассказывали мне отец и мать, оказывали на меня влияние: я чувствовал, что тоже должен совершить некий поступок, но какой именно? Все эти рассказы из рыцарских времен были направлены на то, чтобы я боялся не исполнить обещание, но в чем оно состояло?

Тринадцать лет… В ту далекую эпоху в этом возрасте бывало уже обзаводились семьей. Французский дофин, будущий Карл VIII как раз достиг этих лет, когда, одним воскресным днем в Амбуазе его обвенчали с Маргаритой Бургундской, внучкой Карла Смелого ^[56] и дочерью императора Максимилиана ^[57]. Как только невеста ступила на французскую землю, сопровождавшая ее свита была отправлена назад. Охваченная отчаянием и чувством одиночества, она радовалась тому, что ей позволили оставить при себе хотя бы фламандскую кормилицу. На следующий день в замковой часовне состоялось венчание. Дофин, болезненный, кривоногий, горбоносый, был облачен в длинное платье из золотой парчи. Он надел драгоценное колечко на палец Маргариты, рядом с которой была кормилица и Анна де Божё. Во время венчания он заснул, а проснувшись, поклялся в верности. Он нарушит свою клятву, но пока не ведает об этом. Мне понятно, отчего он заснул во время венчания: это способ как бы и не присутствовать в момент принятия важного решения, которое на самом деле исходит от других, способ избежать участия в гонке за обладание властью. Так что тринадцать — это и возраст возмужания королей, прихода их к власти, и возраст осознания себя. А еще и возраст, когда выпадают испытания, посылаемые вам миром взрослых, когда впервые испытываешь горечь, разочарование и гнев.

В этом возрасте ты не защищен от напастей всех родов: предательства, клеветы, отторжения другими. Тринадцать — это также возраст, когда с Маргаритой Бургундской по каким-то неясным для нее причинам долговременного порядка расторгли брак. И вот уже та, что явилась из дальних стран, чтобы быть воспитанной под сенью королевских лилий, вынуждена вернуться в Нидерланды. Со слезами на глазах и с сожалением король прощается с ней в Божё; она ему милей, чем Анна Бретонская, также навязанная ему из политических соображений, но он не волен распоряжаться собой. Маргарита чувствует себя униженной. Эта последняя встреча между совсем молодыми людьми грубо нарушена вмешательством красавца Дюнуа, который приложил столько усилий, чтобы состоялся новый союз. Маргарита выказывает огромное мужество, подчиняясь, но в душе бунтует и страдает. «Из-за моих юных лет никто не сможет сказать либо предположить, что то, что происходит, происходит по моей вине». Тринадцать лет — это также возраст, когда правят. Анна, герцогиня Бретонская, родившаяся в Нанте 25 января 1477 года, была коронована в возрасте двенадцати лет в Ренне; сирота, утратившая мать в девятилетнем, а отца — в одиннадцатилетнем возрасте, она очень скоро сталкивается с волнениями, связанными с борьбой за наследство, и с алчностью, пробуждаемой богатым краем — Бретанью. В четырехлетнем возрасте она просватана за принца де Галля, а в тринадцать по доверенности выходит замуж за Максимилиана Австрийского. Тринадцать лет — это также возраст, когда Пьер де Рузар, паж при дворе Франциска I, присутствует при аутопсии дофина и сопровождает в Шотландию сестру Карла Орлеанского, Мадлен, недолго правившую этой страной, после того как стала женой Якова I Шотландского.

Все это дети, покорные родительской воле. Мое же виденье Леонардо, мои думы о нем шли вразрез с подобными примерами. Наша семья была многодетной, а я мечтал быть единственным и потому искал и находил в культе великого художника ту исключительную привязанность, которой мне не хватало.

Тогда я еще не знал, что в моем воспитании был заложен императив, высказанный тосканским мастером все в том же «Трактате о живописи». Дело в том, что он постоянно возвращается к необходимости «разнообразия историй». Это разнообразие историй я и обрел, отправившись почивать в постель Леонардо. Мои веки, отяжеленные усталостью, время от времени приоткрывались в связи с рассказом о тринадцати сотрапезниках Христа. Для меня «Тайная вечеря», на которой Иисус отмечает со своими учениками еврейскую Пасху, представала в образе живых людей, выступающих из тьмы: тринадцати тел, отличающихся друг от друга определенным сочетанием плоти, крови, нервов, окружающих общего учителя: «Различны как по своим позам, так и по мыслям, занимающим их мозг». Леонардо запечатлел на полотне не сам миг, когда изменник опознан, а показал, как различны реакции присутствующих, когда вслед за объявлением о предательстве каждый из апостолов спрашивает Христа: «Не я ли?» ^[58] Согласно выработанной им теории, телесная машина, чья бесконечная сложность ему известна, — произведение души. Форма — внешнее проявление духа: чувство, которое она должна выражать, определяет ее. «Тайная вечеря» представлялась мне живым творением, каждый из апостолов был наделен телом по душе его, и душой — по телу. Соответствиям этим в человеке нет числа. Все тринадцать двигались, и в этом общем движении некоторые на мгновение замирали, повернувшись ко мне лицом, помогающим разобраться в их позах и лицах: «Тот, кто пил, отставил чарку и повернулся к тому, кто говорит; другой с суровым лицом протягивает обе руки, расставив пальцы, к соседу; третий, показывая ладони, поднимает плечи и ртом выражает удивление; еще один что-то шепчет на ухо соседу, а тот, обернувшись к нему, подставляет свое ухо, сам же держит в одной руке нож, а в другой — наполовину отрезанный ломоть хлеба; другой оборачивается, у него в руке тоже нож, он ставит на стол чарку; следующий, положив руки на стол, просто смотрит; другой дует на пищу, следующий наклоняется, чтобы увидеть того, кто говорит, и прикрывает глаза руками, еще один прячется за того, кто наклоняется, и видит того, кто говорит, находясь между стеной и тем, что наклонился». До тех пор, пока они не замерли навечно в своих позах на фреске, каждый из персонажей жил своей собственной жизнью и участвовал в общей. Нежное сердце в хрупком теле — Святой Иоанн как будто парализован болью, глава его склоняется, глаза заволокло. Маленький желчный человек, который откидывается назад, как бы отпрянув от ужаса, это Святой Иаков: его глаза прикованы к образу, видимому как будто ему одному. А тот, что встает, подается вперед и головой и грудью — это Филипп: его благородная повадка под стать его личности.