Библия ядоносного дерева - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Кингсолвер cтр.№ 108

Тем не менее приезжие какого бы то ни было рода здесь редки, и каждый день похож на другой. Смешно говорить о скуке, конечно. Если бы в детстве я могла представить свою жизнь в джунглях, то потеряла бы дар речи от такого «приключенческого романа». Но на самом деле дара речи меня лишает утомительность местной трудной жизни. По вечерам мы замертво падаем в постель. Целый день я мечусь между соевыми полями, кухней, базаром, больницей и сельскохозяйственной школой, где преподаю курс рационального питания, и каждый день удивляюсь тому, что выдаю больше информации, чем получаю. Важно научиться считать калории. Мы набиваем желудки маниоком и ямсом, а вот белок в нашем питании встречается реже, чем алмазы в земле. Я пытаюсь раздобыть яйцо или бобы, бесценного цыпленка, свежей речной рыбы или еду на попутке в Кокильхатвиль на рынок — полюбоваться таким сокровищем, как консервированная ветчина за бешеные деньги. Порой мне удается купить ее! Анатоль похудел за зиму, я — еще больше, на восемь килограммов, причем за столь короткое время, что мне даже немного боязно. Вероятно, у меня снова власоглавы. На Рождество я была уверена, что беременна, но теперь точно знаю, что нет. Видимо, беременность прервалась, однако Анатолю об этом лучше не говорить. Легче просто сделать вид, будто ничего не было, — если это, конечно, возможно.

Я теряю родных, одного за другим. Папа потерян, где бы он ни находился. Рахиль я могла бы презирать еще больше, если бы знала, куда направить свой гнев. Предположительно, она в Южной Африке, где с ее сверхбелой кожей и мужем-наемником наконец обнаружила свою золотую жилу. Я не могу получать письма от мамы и Ады. Мобутовский главный министр почты, родственник его жены, вот уже год как перестал выплачивать зарплату почтовым служащим, чтобы на эти деньги построить себе дом в Тисвиле. Теперь нужно дать огромную взятку или иметь личные связи, чтобы послать письмо за границу, а письма оттуда копятся где-то в Леопольдвиле, и извлечь их из этих залежей можно только за деньги или драгоценности.

Если люди и потрясены этими необъяснимыми потерями — почта, зарплата, друг, мирно возвращавшийся домой по дороге, — то они молчат. Что им остается, кроме терпения? Взглянув на дорогую, сшитую за границей форму мобутовской полиции, они понимают, что нужно держать свои мысли при себе. Знают, кто стоит за Мобуту, эти люди находятся где-то далеко, до них — как до неба, однако именно там устанавливаются большие правила, согласно которым белые и черные — разная валюта. Когда тридцать иностранцев убили в Стэнливиле, каждый из них был привязан к твердой валюте, к золотому стандарту вроде бельгийского франка. А жизнь конголезца — нечто бесполезное, наподобие конголезской купюры, их можно предлагать торговцу пачками, даже ведрами, и все равно не получить даже одного банана. Я начинаю понимать, что живу среди мужчин и женщин, которые просто всегда знали, что для белых людей их жизнь сто́ит меньше банана. Я вижу это в их глазах, когда они смотрят на меня.

Январь трудный, засушливый месяц, и мне одиноко без таких же, как я, кем бы они ни были. Порой я представляю, как уезжаю домой, повидаться с мамой и Адой, но наше «материально-техническое обеспечение» — деньги, транспорт, паспорт — слишком слабое, даже для того, чтобы мечтать об этом. Мои фантазии простираются не дальше въездных ворот станции, там же и заканчиваются, я оборачиваюсь назад, на Анатоля, и слышу: «Это не для тебя, Беене».

Сегодня мы вернулись домой озабоченные и изможденные. Почти не осталось возможности и дальше поддерживать работу нашей школы без финансирования и притом, что родители волнуются, как бы образование не подвергло их детей еще большему риску. Ужасная правда заключена в том, что они правы. Однако Анатоль не говорит об этом. Он проскальзывает в кухню и обнимает меня сзади, от чего я вскрикиваю и смеюсь. Анатоль гладит меня по волосам костяшками пальцев и говорит: «Жена, у тебя лицо вытянулось, как крокодилье!»

Я добавляю, что оно и такое же безобразное, а кожа — почти чешуйчатая. Говорю это для того, чтобы он мне возражал. В январе со мной бывает трудно. Я это знаю. Мне необходимо, чтобы Анатоль убеждал меня, что я хорошая, приношу много пользы, он женился на мне не потому, что свихнулся, а моя белая кожа сама по себе не преступление. Я не была виновна в ошибках, какие привели нас к сегодняшнему дню, к 17 января, со всеми его грехами и горестями, которые мы должны теперь нести.

Однажды Анатоль напомнил мне, что первая зеленая мамба была предназначена ему. Он вызвал гнев папы Кувудунды, став инициатором дискуссии о нас, белых людях в целом, и винит себя за то, что неправильно оценил политические убеждения жителей деревни. Все мы носим в животе свою змею, но Анатоль не может забрать себе мою. Если я не способна пока скорбеть о миллионе людей, покинувших мир в тот день, начну с одного и буду постепенно двигаться дальше. От моих детских убеждений не осталось почти ничего, что я могла бы продолжать любить и во что продолжала бы верить, но что такое справедливость, знаю. Пока я ношу Руфь-Майю на спине и в ушах еще звучит ее голос, она по-прежнему со мной.

Ада Прайс

Больница университета Эмори, Атланта, Рождество 1968

Моя кособокость выправляется.

В медицинской школе я подружилась с новомодным неврологом, он считает, что всю жизнь я находилась под колпаком величайшей лжи. Ложный Колпак Ады. По его мнению, ущерб, нанесенный мозгу на таком раннем этапе развития, как у меня, не должен впоследствии воздействовать на физическую подвижность. Врач уверен, что в неповрежденной части коры головного мозга со временем происходит полная компенсация и то, что я волочу правую половину тела, — привычка, приобретенная в раннем детстве. Разумеется, я посмеялась над ним. Я не была готова согласиться, что мое самосознание якобы является результатом недоразумения, возникшего между телом и мозгом.

Однако невролог был настойчив, пугающе красив и являлся получателем сказочного гранта на исследовательскую работу. Главным образом затем, чтобы доказать неправоту врача, я предоставила свое тело для эксперимента по его программе. На целых полгода он вообще запретил мне ходить, чтобы очистить нервнопроводящие пути от так называемых дурных привычек. И я ползала. С помощью друзей переоборудовала свою маленькую квартирку так, чтобы приспособить ее как бы под взрослого ребенка, и каждое утро осторожно переползала с матраса к кофеварке и электроплитке, установленным на полу. В холодильнике использовала лишь нижние полки. Не желая уронить достоинства, на работу ездила в инвалидной коляске. В то время я начинала практику в педиатрическом отделении — в этом мне повезло, потому что детям в отличие от взрослых не свойственно возлагать на самих калек ответственность за их немощи. Взрослые слушают тебя одним ухом, а в другом у них звенит библейское предписание: «Врачу, исцелися сам!» Но дети, как я заметила, повсюду были в восторге от врача на колесах.

Дома, пока ползала, изучая дефекты на своем ковре, мое тело училось перекрестной координации. Однажды я почувствовала, будто мою правую ногу, словно на резинке, поддернуло вверх, а левая рука простерлась вперед. Через неделю я обнаружила, что могу легко балансировать на руках и кончиках пальцев ног, поднимать заднюю часть вверх и переворачиваться на попу. Слава Богу, никто не видел, как я, не удержавшись, захлопала в ладоши, изумившись своим чудесным достижениям. Еще через несколько недель руки у меня сделались достаточно сильными, чтобы я могла, держась за мебель, подниматься, а потом и стоять, не держась. Теперь, потихоньку, я начала топать по прямой. Шаг за шагом. Причем я не заново, а впервые училась ходить, поскольку мама утверждает, будто в детстве я этого не делала. Она рассказывает, что три года я лежала на спине и плакала, чтобы Лия никуда не уходила, а играла со мной, пока наконец безо всякого предупреждения не скатилась с койки и не похромала за ней. Мама говорит, что я никогда не делала ничего сама, а лишь наблюдала за Лией, предоставляя ей совершать ошибки за нас обеих, пока не была готова повторить то же самое сама с достаточной точностью. Мама добра со мной, вероятно, потому, что я нахожусь к ней ближе, чем остальные ее дети. Однако я не согласна с тем, что она говорит. Я наделала много собственных ошибок. Просто я их совершала внутри себя.