Библия ядоносного дерева - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Кингсолвер cтр.№ 107

Миссия теперь представляет собой город-призрак, и сельскохозяйственная станция практически заброшена. Симба очистили место от европейцев, даже не ступив туда ногой. Плантация в основном каучуковая. (Представляю, как ее разносят в прах руки-призраки трудившихся здесь когда-то работяг.) В единственном сохранившемся здании находится та самая библиотека, где Анатоль, будучи мальчиком-слугой, учился читать и писать по-английски. По моей просьбе деревенский староста именно в этой комнате поженил нас по обряду, который не следовал строго ни христианской традиции, ни традиции банту. Я попросила Божьего благословения и посвятила маме букет красных цветов бугенвильи. Тетя Элизабет обернула наши плечи традиционным свадебным покрывалом, оно называется нзоле, — красивой двойной кангой, символизирующей неразрывность брачного союза. Теперь она служит нам постельным покрывалом.

Во времена расцвета миссии части дома использовались как армейский бункер, родильный дом и загон для коз. Теперь мы хотели приспособить его под школу. Начальник департамента образования в Кокильхатвиле обожает Анатоля, поэтому закрыл глаза на его тюремное прошлое и назначил директором региональной средней школы. Мы пытаемся также поддерживать сельскохозяйственную программу, обучая бывших работников каучуковой плантации ведению натурального потребительского хозяйства. А я тружусь волонтером в клинике, куда раз в неделю из Кокильхатвиля приезжает гвинейский врач, чтобы делать прививки и проводить профилактический осмотр детей. Несмотря на все пережитое, мы с Анатолем, соединившись прошлой осенью, провозгласили верность идее независимости. Произнесли свою клятву, подняв глаза к небу, словно независимость была сказочной птицей, которую мы призывали.

Было много такого, что остужало наш пыл. Все менялось очень быстро, как по мановению волшебной палочки: руки иностранцев дергали за веревочки позади занавеса, один белый король сменялся другим. Черными были только лица марионеток, видимых зрителю. Американские советники Мобуту даже пытались провести тут выборы, однако разозлились, когда победил не тот, на кого они рассчитывали, — Антуан Гизенга, сподвижник Лумумбы, вице-премьер его правительства. Они ввели армейское подразделение прямо в парламент, и все «реорганизовали» обратно в пользу Мобуту.

— Если американцы вознамерились учить нас демократии, то урок получился знаменательным, — заметил Анатоль.

— Да, умопомрачительным, — кивнула я.

Он говорит, что во мне совмещаются две личности: когда говорю на лингала, я по-матерински заботлива, когда по-английски — саркастична. Я добавила: «Это еще что! По-французски я — Минный Тральщик. И какая из этих личностей больше всего тебя раздражает?»

Анатоль поцеловал меня в лоб и произнес: «Больше всего я люблю свою Беене». Это чистая правда. Такова ли я на самом деле? Когда соседи или ученики спрашивают, кто я по национальности, отвечаю, что родилась в стране, которой больше не существует. Они в это верят.

За последние месяцы наша государственная зарплата снизилась с «почти ничего» до «ничего». Мы убеждаем коллег, что недостаток финансирования не должен обескураживать нас и убивать надежды. Знаем, что критиковать Мобуту, даже без свидетелей, значит рисковать своей головой, после чего, естественно, никаких надежд уже не останется. Мы живем на то, что удается раздобыть, а прежде чем выслушать новости о друзьях, делаем глубокий вдох. Моего старого друга Паскаля и еще двух бывших учеников Анатоля убили военные на дороге к югу отсюда. У Паскаля в рюкзаке были килограмм сахарного тростника и бездействующий пистолет времен Второй мировой войны. Мы узнали об этом на Рождество, когда к нам приехали Финтан и Селин Фаулзы. Они теперь живут в Киконго, на берегу реки Вамба, при миссионерской больнице, о которой рассказывали. Я была несказанно рада видеть их, но каждая встреча приносит плохие новости, и после отъезда Фаулзов прорыдала полночи, пока меня не сморил сон. Я почти забыла Паскаля с его широко поставленными глазами и дерзкой улыбкой, а теперь он пробирается в мои сны, распахивая окна прежде, чем я успеваю их захлопнуть. Какой же ничтожный признак отваги привлек внимание офицера там, на дороге? А если это было английское слово, которому я его научила с такой же безответственностью, с какой нашего попугая научили слову, в конце концов его сгубившему?

Вот в таком безумии мы живем. Соседи одинаково боятся и мобутовских солдат, и их противников Симба, репутация которых достигла северного Конго и бродит по нему, словно настоящий лев ^[120]. Гнев «львов» на всех иностранцев объясним и оправдан, а вот их действия — нет. Мы слышим об их зверствах по коротковолновому радиоприемнику, потом по официальным мобутовским радиостанциям, и трудно понять, что происходит в действительности. Мои мысли в основном заняты добыванием пропитания и присмотром за детьми в больнице. Нет, я не боялась Симба, даже несмотря на то, что у меня белая кожа. Анатоля очень уважают, мой брак спасет меня. Или нет? Пути справедливости неисповедимы.

Отец продолжал служить в своей церкви «Иисус бангала». От Фаулзов мы узнали еще одну ужасную новость: он пришел пешком или приехал автостопом в миссию Киконго, находясь в состоянии крайнего возбуждения, кричал, что у него от яда горят внутренности, утверждал, будто проглотил живую змею. Врач прописал отцу хинин и глистогонное, которое задало жару острицам, но не зеленой мамбе. Бедный папа. Он ушел из Киланги насовсем и, похоже, то ли затерялся в лесу, то ли растворился под дождем. По ночам я представляю, что отец уже умер, просто этого я еще не знаю. В темноте с подобным особенно трудно смириться, и я, лежа без сна, строю планы, как отправлюсь на его поиски. Но при дневном свете волна ярости уносит меня в другую сторону, в ее реве я слышу: ты должна оставить отца в прошлом. Я не могу идти одна, и даже вместе с кем-нибудь предприятие не сто́ит риска, понимаю, что теперь он сам для меня опасен.

Опасен для многих людей, и всегда, наверное, был таким. Финтан и Селин, вероятно, уже тогда встревожил наш неадекватный форпост в Киланге: мы спали в их доме, но враждовали с бывшими друзьями и даже вышвырнули попугая на съедение природе. Вид отца, наверное, показался тому врачу из миссии в Киконго тем еще зрелищем: всклокоченный проповедник со змеей в животе. Этот врач со своей семьей оставался в миссии, несмотря на опасность. Финтан говорил, что они откуда-то с юга, из Джорджии или Кентукки. Мне хотелось бы съездить к ним, побеседовать на родном языке, на том английском, который я знала, прежде чем во рту у меня выросли шипы.

Только в такие моменты, когда Америка является на моем пороге в образе миссионеров, я ощущаю тоску по родине. Есть тут и другие люди, которые, как и я, не уехали. Но они выглядят совершенно уверенными в том, что тут они на своем месте, укоренены верой, — например, Финтан Фаулз или те незнакомцы, кто часто появляется, чтобы попросить переслать письмо или сохранить коробку с медикаментами, пока не подвернется лодка, плывущая на север, которая заберет ее. Я с радостью готовлю им что-нибудь поесть и стелю постель на полу, чтобы порадоваться доброте, пронизывающей их рассказы. Эти люди так не похожи на отца. Пустоту моей жизни, образовавшуюся на месте, где раньше жил Бог, мне в утешение заполняют они. Люди организуют больницы под соломенными крышами или вместе с деревенскими женщинами гнут спины, сажая сою, или собирают электрогенераторы для школы. Их жизням угрожают режим Мобуту и неисчислимое количество паразитов, какими кишат болота и заводи, однако они остаются, когда Андердауны и им подобные бегут из страны. Как давным-давно объяснил нам брат Фаулз: есть христиане — и христиане.