Семейная хроника - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Аксакова-Сиверс cтр.№ 62

И в эти неустойчивые отношения за последние годы влился новый элемент: увлечение дяди Коли Елизаветой Ивановной Найденовой, увлечение платоническое, им самим, может быть, в первый период не осознанное, но перешедшее впоследствии в нечто маниакальное. Этой несчастной любви Николай Борисович остался верен до самой смерти, может быть потому, что Найденова была к нему вполне равнодушна, а все несбыточное имело для дяди Коли особую ценность. Но об этом речь будет впереди!

Гелуан, самая южная точка нашего путешествия, был достигнут; время отпуска Бориса истекало, надо было тем же путем возвращаться домой. Я ехала домой с тяжелым чувством — будущее представлялось мне туманным. Удельный дом для меня уже не существовал, а главное, отношения с Борисом вызывали во мне какое-то недоумение; вспомнились дети из сказки Метерлинка, в руках которых Синяя Птица, символизирующая счастье, — вдруг поблекла.

В Москве меня очень трогательно встретил дядя Коля, осунувшийся, нервный, жалкий. Борис сразу уехал по служебным делам в Калугу, я же прожила с дядей Колей несколько печальных дней в опустевшем Удельном доме, куда скоро должен был переехать новый начальник округа Голенко. Николай Борисович подал в отставку, снял небольшой домик из трех комнат на Собачьей площадке (принадлежавший Александру Трофимовичу Обухову) и собирался переехать туда с нашей старой прислугой Наташей, взявшейся вести его хозяйство. С осени 1914 года он, при содействии Александра Ивановича Южина, был включен в труппу Малого театра под своим неизменным псевдонимом Юрин.

В 1914 году калужским губернатором состоял князь Сергей Дмитриевич Горчаков, дальний родственник Шереметевых, женатый на графине Анне Евграфовне Комаровской. Горчаков был тяжеловесным, добродушным человеком, тогда как его жена, похожая на мышку, была женщина бойкая и в обращении признавала только мужское общество.

Ее сестра, [Наталья] Ван Зон, была известной наездницей и брала призы на конских соревнованиях. Брат ее [Павел] Комаровский оказался жертвой Тарновской — центральной фигуры прогремевшего на весь мир в 1910 году венецианского процесса ^[60].

Зимой 1912 года мама и я приезжали в Калугу, где с большим размахом отмечались выборы губернского предводителя дворянства (Николая Ивановича Булычева). Из Москвы даже выписали хор цыган с Шурой Христофоровой во главе. На балу в Дворянском собрании блистала бриллиантами Тёкла Орлова-Давыдова, а Сергей Дмитриевич Горчаков, взяв меня под руку, представлял почтенным гостям как свою «племянницу». Родство было приклеено для красного словца, но знакомство с Горчаковыми, во всяком случае, состоялось, и в 1914 году я надеялась, что Бориса не зашлют в самый медвежий угол Калужской губернии.

Дело, однако, сложилось само собой без всяких хлопот. Земский начальник четвертого участка Тарусского уезда Владимир Владимирович Бэр был в 1914 году избран уездным предводителем, его место оказалось вакантным, и Борис получил назначение в самый хороший район — как по природным условиям, так и по близости к Москве.

Ранней весной мы с Борисом вышли из вагона на станции Ферзиково Сызрано-Вяземской железной дороги и в наемной таратайке, запряженной парой тощих лошадей, поехали по уезду в поисках квартиры. Проехав верст восемь, мы очутились в небольшом поселке Росляково, где сдавался домик в четыре комнаты. Теперь мне кажется, что этот дом был не так уж плох, но тогда мы были более избалованы и помещение в Рослякове нам не понравилось.

С тех пор прошло много лет, но когда я смотрю на картину Левитана «Март», я вспоминаю поездку в Росляково: хлюпающая под копытами лошадей непросохшая земля, кое-где островки снега, ослепительно синее небо и прозрачная сетка деревьев с едва набухшими почками. Может быть, домик показался мне таким убогим и потому, что вокруг него вместо зелени стояли голые прутики…

На следующий день мы сошли с поезда уже не в Ферзикове (наша база была в Калуге), а на станции Средняя (половина пути между Калугой и Тулой), наняли возницу, проехали версты три и увидели довольно большой дом с мезонином, стоявший на берегу реки Мышеги, притока Оки. Дом этот, находящийся при деревне Спешиловке, принадлежал помещику Гореву, служившему в Новгороде, и сдавался внаймы вместе с маленьким флигелем, пригодным для канцелярии.

Спешиловка мне понравилась: во-первых, это место было описано в только что появившихся воспоминаниях Сабанеевой ^[61], во-вторых, в саду стоял очень красивый и большой кедр — явление редкое в Калужской губернии. Теперь я понимаю, насколько было легкомысленно на первых порах жизни и при наших скромных средствах снять дом в семь комнат и тут же начать его ремонтировать и обставлять. Но мы еще не были умудрены жизненным опытом и, кроме того, никак не могли предвидеть, что через три месяца начнется война и все наше устройство рухнет как карточный домик. Вообще же с пребыванием в Спешиловке у меня связано воспоминание о ряде совершенных Борисом и мною ошибок.

Как только мы сняли спешиловский дом на три года, на станцию Средняя стали поступать ящики с подаренным мне моими родственниками и друзьями имуществом. В конце концов, из Воронежской губернии прибыла красавица-корова симментальской породы, подаренная Клочковым.

В мае в Спешиловке появилась хозяйка имения с двумя дочерьми и поселилась на лето во втором небольшом доме, отстоящем от главного шагах в двухстах. Это была женщина лет тридцати пяти, неглупая, но очень мелочная и завистливая, которая никак не могла простить нам нашего «широкого» (с ее точки зрения) образа жизни. Когда же к нам приехали на автомобиле гости из Москвы, ее злость дошла до белого каления. С коровой она еще могла как-нибудь примириться, но с гостями на автомобиле — нет!

Тем не менее сам дом был неплох. Когда закончился внутренний ремонт комнат и все вещи были расставлены и развешаны, получилось довольно уютно. Недостатком спешиловской усадьбы было то, что она стояла в низине, из окон не открывалось никакого вида на окрестности, но зато сад, спускавшийся от дома к реке, имел большую прелесть.

Весна в Спешиловке наступала неторопливо и с большой выразительностью, приводя на память прочитанные в детстве северные сказки Андерсена и Топелиуса. Сначала у подножья развесистого кедра во влажном мху замелькали подснежники и фиалки, потом из земли неожиданно поднялись кем-то когда-то посаженные тюльпаны, нарциссы и ирисы. В мае зацвела сирень, вслед за ней — шиповник, жимолость и жасмин, а речные заводи покрылись лилиями и желтыми кувшинками. По вечерам с реки поднимался туман, осенью это, может быть, было бы неприятно, но летом туман воспринимался не как сырость, а как вечерняя прохлада. Осени же в Спешиловке я не дождалась! Но возвращаюсь к весне.