Семейная хроника - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Аксакова-Сиверс cтр.№ 59

По возвращении нашем из этой поездки произошло «событие», которого ждали все кумушки — между мамой и Борисом состоялся разговор, который можно подвести под рубрику «официальное предложение». Мама была озадачена: она никак не ожидала, что дела пойдут с такой головокружительной быстротой, и была далеко не в восторге от принятого нами решения. Я помню ее первое возражение: «Борис! Простите, что я затрагиваю этот вопрос, но Вы знаете, какой славой пользуется во всей округе „аксаковский характер“. Я боюсь, что Вы его унаследовали». На это Борис очень умно и с большим достоинством сказал: «Я сам так много от него пострадал, что гарантирован от повторения ошибок моего отца!»

Я в смущении ожидала, что мама, с полным на то основанием, скажет мне: «А ты что же, матушка, так быстро меняешь свои привязанности! У тебя семь пятниц на неделе» Но мама этого не сказала, так как сама косвенно содействовала моей «измене». К Борису она относилась хорошо до самого конца. Мама обладала неоценимым качеством: она умела быть верным другом, а с Борисом она была, безусловно, дружна, хотя всегда видела его недостатки и первый из них — плохой характер, который он все-таки унаследовал и не преодолел.

Следует добавить еще, что осенью 1913 года мама сама находилась в «смятении чувств»: намечались изменения ее собственной судьбы и потому моя судьба пошла «самотеком».

Что касается отца, то он, как в отношении меня, так и в отношении брата, придерживался теории невмешательства. Он говорил: «Вам жить, а не мне — решайте сами, тем более что запреты в таких делах обычно ни к чему не приводят!» Бориса он сначала не знал, а потом не любил.

Женитьба не приносила Борису никаких материальных выгод, так как я была «бесприданницей», но моральные выгоды она ему, несомненно, принесла: из «сына, не оправдавшего надежд семьи», он вдруг превращался в счастливого жениха, которому все, словно сговорившись, стали помогать на его новом жизненном пути. Началось с того, что его крестный отец Николай Александрович Запольский дал ему денег на оплату самых неотложных долгов. (Как раз в это время он запродал Радождево полковнику Кирьякову.)

В аксаковской семье весть о нашей помолвке была встречена восторженно, причем Сергей Николаевич торжественно заявил: «Имейте в виду, что если между вами когда-нибудь возникнет размолвка, я всегда буду на стороне Тани». В сентябре 1934 года Борис и я оформляли развод в Ленинградском ЗАГСе. Регистраторша, следуя правилам, спросила Бориса: «Не возражаете ли вы против того, что ваша бывшая жена и впредь будет носить вашу фамилию?» Борис встал, поклонившись в мою сторону, и сказал: «Это будет для меня честью!» Регистраторша, не привыкшая к такому рыцарству, широко раскрыла глаза, а я вспомнила Сергея Николаевича, которого давно уже не было в живых, и подумала: «Тень Грозного меня усыновила».

При оценке отношения Бориса ко мне, которое было очень сложным, я никогда не забываю отдельных моментов высокого напряжения и благородства, и, между прочим, того, как он плакал (да, плакал, самыми настоящими слезами!), когда мы шли по Вознесенскому проспекту в этот самый загс. Наши жизненные дороги давно разошлись, эти слезы, вероятно, были вызваны наплывом воспоминаний молодости, но все же они были, и я их помню!

Когда весною 1913 года мы вернулись из Аладина в Москву, начались приготовления к свадьбе, назначенной на конец января. Борис съездил в Петербург, представился моему отцу и уволился с военной службы. В ноябре, когда я встречала его на вокзале, он уже был в штатском и в паспорте у него значилось: «запаса гвардии поручик».

До этого у меня произошло тяжелое объяснение с Андрюшей Гравесом: он пришел под вечер, мы сидели в гостиной, я сквозь слезы говорила какие-то невразумительные слова. Он был сдержан и, как всегда, деликатен. В моей теперешней переписке с А.Ф.Г. значительное место занимают воспоминания, и письма, циркулирующие между нашими местами ссылки, уподобляются зеркалам, на которых мы ловим отблески прошлого.

Не так давно он написал мне: «Напомните мне, пожалуйста, подробно сцену нашего расставания, когда я пришел в форме артиллериста в Удельный дом, и скажите, ошибаюсь ли я, представляя ее себе так. Я сидел на диване, передо мной был стол. Мебель мне представляется золоченой с красной обивкой. Мне кажется, что я шашку снял и положил на стол. А вот что при этом говорилось, я уже не помню». Внешнюю обстановку он произвел точно, а слова… хорошо, что он их забыл!

Но возвращаюсь к Борису Аксакову. Если бы я была более вдумчива и менее юношески самоуверенна (то есть менее верила во «всеисправляющую силу любви»), я бы придала большее значение тревожным симптомам в характере моего жениха. Наряду с немного деланной любезностью (особенно с посторонними) он мог допускать довольно дерзкий тон с людьми, которые ему не нравились. Часто создавалась неприятная атмосфера, которую я старалась разряжать, являясь «амортизатором» между Борисом и внешним миром. Теперь мне кажется, что я недоучитывала скрытой причины его раздражительности:

«перепил» или «недопил». Борис так привык к вину, что оно почти не оказывало на него заметного действия. Однако под влиянием этих «перепил» или «недопил» какие-то центры его мышления сдвигались в сторону и он становился неприятным.

Что касается его отношения ко мне, то ни в то время, ни потом разногласий по серьезным вопросам между нами не было, однако Борис неизменно хотел бы видеть во мне поменьше «московской непосредственности» и побольше «петербургского снобизма». Может быть, он, до известной степени, был прав. Я считала, что простота в обращении — это мой стиль, и совершенно не желала меняться и направлять свои действия по руслу, не свойственному моим склонностям. В конце концов, дело моего «перевоспитания» было далеко не безнадежным. В моем характере имелась струна, на которой можно было играть, — поощрение и ласка. Борис это понимал, но проявлял странное упорство. «Я знаю, — говорил он в минуты раздражения, — что из тебя комплиментами можно веревки вить, но ты этого от меня не дождешься!» В этих словах я усматривала жестокость — черту, которой я никогда не прощаю, — и становилась на дыбы.

Но я забежала вперед. Этот психологический конфликт проявился значительно позднее. До свадьбы попадались лишь едва заметные намеки, которые заглушались развивающимся ходом событий. Я уже носила на руке кольцо — шевальеру ^[57] с аксаковским гербом, Борис получил разрешение на брак с последующим отпуском от калужского губернатора (формальность, необходимая в связи с тем, что он был назначен земским начальником четвертого участка Тарусского уезда), из Парижа прибыли два сундука с приданым, которым занималась тетя Лина де Герн. Благодаря ей эти сундуки прошли границу с дипломатической почтой без вскрытия на таможне. Свадьбу назначили на 26 января 1914 года.

Недели за три до этой даты я совершила «триумфальный» рейс в Калугу, где была обласкана аксаковской семьей. Сергей Николаевич в это время служил по выборам и, как член губернской земской управы, ведал Хлюстинской больницей, занимавшей обширную территорию на восточной окраине города. Главным врачом там был известный русский хирург Василий Алексеевич Красинцев.