История нравов. Буржуазный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 30

Особенно отрицательно относились к рококо с его воздушными и нежными линиями. Его прямо ненавидели. Насколько глубока была ненависть буржуазии к рококо, лучше всего доказывается тем, что пренебрежение, в которое перешла эта ненависть после того, как уже не приходилось бояться скрывавшегося за рококо политического принципа, длилось более трех четвертей столетия. В продолжение этого долгого периода появлялись во всех странах, и даже во Франции, только отдельные исследователи, пытавшиеся понять и освоиться с миром красоты этой эпохи. Во Франции к их числу относятся, как известно, братья Гонкуры. Этот факт служит доказательством вовсе не неспособности понимания и враждебного отношения к культуре буржуазии разных стран, а огромного антагонизма между буржуазией и абсолютизмом.

Оба эти мира ни в чем не сходились, и потому буржуазия могла разве только удивляться искусству эпохи абсолютизма, но отнюдь не восхищаться им. Восхищаться им буржуазия стала лишь тогда, когда сумела ближе познакомиться с этим искусством. А распространенное ныне повсюду увлечение искусством рококо доказывает, в свою очередь, не только, что утончилось понимание искусства и чувство стиля, а еще в гораздо большей степени то, что между культурой рококо и культурой новейшего капитализма существует немало точек соприкосновения.

Буржуазия, когда-то бывшая борцом, теперь все более становится избалованным сибаритом. И вот ее мечты и симпатии, естественно, обращаются к эпохе, когда сибарит был идеальным человеком.

В качестве относящегося сюда, хотя и не вполне совпадающего с данным случаем, литературного примера можно привести отвратительный культ Гёте, в котором ныне упражняется немецкая буржуазия и который находит свое выражение во все новых все более роскошных изданиях его произведений. Поклоняются не великому революционеру Гёте, творцу Прометея, а эпикурейцу Гёте, или — как выражаются эстеты — художнику жизни. Как технически драгоценные лакомства публика и покупает его произведения. Само собой понятно, что этот культ обставляется всевозможными красивыми фразами вроде: «Немецкая нация обязана чтить своего величайшего сына, и таким (!) путем она, наконец, выполняет эту свою обязанность» или другой подобной ерундой. Что это не более чем ерунда, доказывается контрвопросом: почему те же социальные слои совершенно не поклоняются Лессингу? Ответ очень прост: потому, что Лессинг был гордым борцом. Когда немецкое бюргерство само еще имело политические идеалы и само еще стояло в боевой позе, оно чтило Лессинга и забыло Гёте.

Другим фактором, определившим первоначальный буржуазный идеал красоты, было то обстоятельство, что буржуазия стала господствующим классом только после продолжительной и героической борьбы. Эпоха нуждалась в героях. Каждый хотел быть героем и чувствовал себя в самом деле героем, победителем абсолютизма. Так зародился идеал героической красоты. Так как каждая эпоха стремится найти для своих новых потребностей уже готовые идеи и образы — или для того, чтобы легче популяризировать свои потребности, или потому, что новая идеология создается не сразу, — то она охотно возвращается к таким эпохам и охотно заимствует у таких эпох, когда аналогичное историческое содержание уже выработало аналогичные идеологические формы.

Этим объясняется начавшееся в царствование Людовика XVI и достигшее своего апогея в дни французской революции увлечение античным миром. В Древнем Риме люди нашли то героическое поколение, которым хотели сами быть. Вот почему телесные формы Древнего Рима воспринимались как высшая красота и провозглашались как высшее мерило. Эпоха, нуждающаяся в героях, ежеминутно готовых пожертвовать, не колеблясь, жизнью во имя дела, естественно, относится к противоположному типу с величайшим презрением. Если перед героем преклоняются, то его антипода ненавидят. А именно героических черт был лишен прежде всего и более всего петиметр — юный щеголь старого режима, бывший типическим мужчиной эпохи, так как он особенно ярко воплощал характерный для абсолютизма идеал мазохистского культа женщины.

Новая идеология выступила поэтому прежде всего против этого типа. Против этого женоподобного мужчины раньше всех повели атаку, естественно, в Англии, более других стран пропитанной буржуазным духом. А вместе с ним подверглись осмеянию и нападению и женщины, все еще увлекавшиеся этими «позолоченными игрушками».

В появившейся около 1775 года книге «Размышления о галантности, любви и браке» говорится: «Есть еще один тип мужчин, который следовало бы изгнать из общества тонко чувствующих женщин. Это так называемые Fops (хлыщи) и Fribbles (бездельники), петиметры нашего века. Эти красивые парни состоят из пудры, эссенций и духов. Я спрашиваю, может ли найти образованная женщина удовольствие в обществе такого достойного всякого презрения мужчины? Единственный предмет его забот — его собственная драгоценная особа. Каждое его желание сосредоточено на нем самом, и никогда его мысль не идет дальше его собственного я. Вот, сударыни, достойный предмет для ваших шуток и для вашего остроумия, вот на кого может обрушиться ваша сатира. Fop — мужчина в маске и, как таковой, заслуживает вашего крайнего презрения. И, однако, — увы! Как далеко от презрения ваше обычное отношение к этим позолоченным игрушкам, к этим блестящим ничтожествам! Вместо того чтобы презирать эти „безделушки из шелка“, вы слишком часто пристрастными похвалами и восхищением укрепляете в них их тщеславие».

Когда во Франции вместе с образованием буржуазного государства все более претворялась в жизнь и буржуазная мысль, мужчины подчеркивали это внешне тем, что сравнительно долго прямо разыгрывали силача — противоположность развенчанного петиметра. В одном сочинении о Директории писатель Лакур говорит: «Эти молодые люди стремились к тому, чтобы блеснуть телосложением, крепкими мускулами, красивым ростом, широкой грудью, сильными руками и ляжками. Вот почему они так увлекались цирковыми представлениями, атлетическим спортом, гимнастическими упражнениями».

Как видно, это полная противоположность идеалу эпохи старого порядка. Внешность нового типа еще резче подчеркивалась соответствующим поведением. Гримо де ла Рейньер говорит об этой черте эпохи Директории: «Эти молодые люди на вид очень любезны, но, по-видимому, имеют о правилах приличия и вежливости так же мало понятия, как о грамматике и орфографии. Взгляд их более чем дерзок, манеры их неуклюжи и порывисты, тон — грубо солдатский, а в разговоре они неловки. Никогда не снимая шляпы, даже в коляске, всегда, даже по вечерам, в высоких сапогах, с дубиной в руках, они похожи скорее на погонщиков стада быков. Когда они предоставлены всецело себе и своим вкусам, они только и знают, что ругаться, курить, играть в карты и пьянствовать. К старикам они не чувствуют никакого почтения, к женщинам — никакого уважения».

В Германии протест рвавшейся вперед молодежи против светской культуры абсолютизма также сказался в оппозиции господству петиметров. А выражался этот протест в том, что петиметра, любимца дам, осыпали насмешками, становясь при этом в позу силача. Эта мода — а в Германии дело часто не заходило дальше простой моды — была распространена всюду, в особенности же — что вполне естественно — в среде студенчества, где она и продержалась дольше всего. О своем пребывании в Гисенском университете магистр Лаукхарт сообщает, что все, напоминавшее манеры петиметра, находилось под запретом, то есть прежде всего, конечно, галантный культ дам. «Только немногие студенты в Гисене ухаживают за женщинами, — замечает он, — ибо это считается признаком петиметра, недостойным настоящего бурша (студента)».