История нравов. Галантный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 32

К числу дам, славившихся своею «простой» жизнью, принадлежала и Мария-Антуанетта. Довольно странно, как такой взгляд мог укрепиться среди историков. Ведь давно известно, что эта высокая дама уже в первые годы своего царствования истратила на наряды и безделушки столько, что наделала на 300 тысяч франков долгов. Впрочем, даже ее панегиристы и те признаются, что она была помешана на бриллиантах. Это невинное увлечение стоило немало и покупалось ценою голода народных масс. Так, например, однажды Мария-Антуанетта увидала у парижского ювелира Бемера пару сережек. Они ей очень понравились, и потому услужливый супруг счел долгом купить их. Стоили они ровно 348 тысяч ливров (в 1773 году). На такую сумму могла тогда просуществовать тысяча хорошо поставленных рабочих семейств в продолжение целого года.

Аналогичные цифры рисуют господствовавшую в Англии роскошь. В своей истории костюма Вейс сообщает о герцоге Бекингеме, одном из фаворитов развращенного Якова I, следующее: «Не говоря уже о том, что он всегда употреблял для своего костюма самые драгоценные материи — атлас, золотую и серебряную парчу, герцог украшал платье не только дорогими вставками, разноцветными вышивками и т. д., но и жемчугом и драгоценными камнями, и в особенности бриллиантовыми пуговицами в искусной золотой оправе. Он имел таких богатых полных костюмов в 1625 году не менее 27, каждый из которых стоил около 35 тысяч франков, а праздничный костюм, в котором он присутствовал на свадьбе Карла I, один стоил 500 тысяч франков».

По словам Архенхольца, автора «Британских анналов», обыкновенный чепчик герцогини Девонширской стоил 10 гиней, а вдова герцога Рутлендского заплатила однажды за гарнитур ночного чепчика — 100 гиней. В среднем английская светская дама тратила ежегодно на свой туалет от 500 до 600 гиней. Во время соглашения, состоявшегося между одним полковником и его кредиторами, был представлен, между прочим, и счет шляпочника, поставившего в 17 месяцев на 109 фунтов шляп, и т. д. Знатные лондонские дамы охотно обращались в вопросах моды за советами к актрисе Абингтон, славившейся своим изысканным вкусом, и эта роль доставляла ежегодный доход в 1500 или 1600 фунтов. В Германии платить такие суммы могло только придворное общество, так как здесь еще не существовало такой богатой буржуазии, как в Англии и Франции. Роскошь же немецких дворов была в таком же роде. В эту эпоху и низшие классы, естественно, отличались также страстью к роскоши, так как в ней видели первое доказательство благосостояния, а во все времена люди охотно делают вид, что занимают привилегированное положение.

Чрезвычайно распространены были поэтому жалобы женщин на то, что доходы Мужей не позволяют им одеваться так же роскошно, как одеваются другие женщины. Вместе с тем это и самый горький упрек, который жена может сделать мужу. Современные проповеди моралистов лучше всего осведомляют нас о распространенности в бюргерской среде такой роскоши. В одном памфлете 1787 года говорится: «Посмотрите только на дочку писца или юриста! Как они расфуфырились! Голландские кружева, французские ленты, иностранный костюм. О боже! Боже!» Абрахам а Санта Клара говорит в своем «Иудеархиплуте»: «У тебя платье для дома, для путешествий, для лета, зимы, весны и осени, для церкви, для ратуши, для свадеб. У тебя платье праздничное и будничное, верхнее и нижнее, для хорошей и ненастной погоды и даже — дурацкое для карнавала».

В особенности чудовищным кажется Абрахаму а Санта Клара, что и «мужичье» не отстает в роскоши от высших сословий. В «Кое-что для всех» он негодует: «Как только дочь крестьянина появляется из деревни в город, эта навозная девица сейчас же непременно хочет одеваться по моде; она уже не признает башмаков без каблука; черная полотняная юбка и нехороша и слишком коротка, ей подавай юбку из цветной материи и такой длины, чтобы видны были только острые башмаки и красные чулки. Деревенский лиф тоже уже не годится, она щеголяет в модной кофте с длинными фалдами и модных рукавах; она разрезает маленький круглый деревенский воротничок и делает из него манжетки; деревенская наколка брошена и заменена красивым модным чепчиком или кружевной физурой, — словом, все должно быть по-новому и через какие-нибудь несколько недель такая деревенская Матрена до того преображается, что, если бы собрать все грабли, вилы, лопаты, метлы и дойные ведра, с которыми она недавно орудовала, и спросить их, они не узнали бы свою землячку, расфранченную по последней моде».

Разнообразные сведения о распространенности страсти к роскоши встречаются также и в регламентациях одежды, все снова и снова издававшихся городскими властями. В одном таком постановлении, изданном в 1640 году в Лейпциге, говорится: «Все мысли женщин, купцов и ремесленников сосредоточены на том, чтобы придумывать все новые и дорогостоящие моды. Находятся также женщины, которые видят свою специальность в подобном придумывании новых образцов платья и башмаков, а молодые женщины и девицы потом распространяют эти зловредные моды».

Подобные жалобы на пристрастие к роскоши встречаются и в других странах. Один английский писатель говорит: «Жены и дочери учителей танцев и музыки, портных, башмачников и других ремесленников в наше время мало чем или совсем не отличаются от знатных дам своим костюмом, подражая не только великолепию, но и всем модным глупостям знати».

Ограничимся этими примерами, хотя их число было бы нетрудно увеличить.

Нет надобности доказывать, что эта борьба против рос коши велась также в интересах классового обособления. Это видно уже из приведенных здесь нападок, обращенных исключительно по адресу среднего и мелкого мещанства. Если издавались законы, запрещавшие ношение известных материй, кружев, украшений и т. д., то это делалось, кроме того, как и в эпоху Ренессанса, в интересах покровительства родной промышленности, которую хотели защитить этим путем от иностранной конкуренции.

Господствующая в данную эпоху роскошь есть не только экономический факт, а оказывает огромное влияние на нравы вообще. Там, где роскошь возведена в степень общего закона, невозможность конкурировать с другими в этом отношении влечет за собой общественную опалу, и потому женское целомудрие и верность не обретаются в почете, который выпадает лишь на долю порока. В такие времена в господствующих классах обычным явлением бывает мужчина, находящийся на содержании у стареющей кокотки, и женщина, идущая на содержание к богатому любовнику. В своей книге «Женщины и галантность в XVIII веке» Эрве приводит следующие факты: «M-me де ла Рошегюйон содержала Бенсаре, который имел от нее дом, карету с тремя коронами, трех лакеев, серебряный сервиз и превосходную мебель. Тем не менее он был недоволен своей жизнью. Я думаю, ему было скучно любить старуху».

А в другом месте: «Знатные дамы этой эпохи открыто продавали себя. Паже написал г-же Алонн, которую хотел иметь на одну ночь, что вообще он платит своим любовницам 100 пистолей, но готов заплатить и 200. А графиня ответила ему, что она никогда не получала ничего приятнее его записки».

Примеру герцогинь следовали как в XVII, так и в XVIII веках горничные.

В «Галантных историях Вены» отмечается: «От кухарки и до дамы, от швейцара до президента все любят пышность и блеск, и эта любовь служит могучей пружиной галантности. Нетрудно понять, что горничная, получающая 20 гульденов в год и щеголяющая каждый день в шелковых чулках и платьях, является или Аспазией ^[29] своего господина, у которого исполняет двоякую службу, или же содержанкой других…»