История нравов. Галантный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 31

В период рококо холодное величие сменилось фривольным наслаждением. В моду входят теперь нежные краски — чувственность без огня и без творческой силы. Светло-голубой и нежно-розовый вытесняют цвета пурпурный и фиолетовый: сила истощилась. На место ярко-оранжевого цвета ставится бледно-желтый: мелочная зависть господствует там, где когда-то свирепствовала разнузданная ненависть необузданных натур. Сверкающая зелень изумруда уступила матово-зеленому цвету: эпоха похоронила светлую надежду на будущее, ей остались только лишенные творческих порывов сомнения.

Нет больше места и резким контрастам; светло-лиловый, серовато-голубой, серо-желтый, светло-розовый, блекло-зеленый — вот наиболее любимые цвета как в искусстве, так и в моде. Чувства не распадаются на свои враждебные элементы. Зато скала цветов имеет сотни делений, тысячу оттенков, как и наслаждение. Одно время в ходу был блошиный цвет, рисе, и все одевались в этот цвет. И, однако, этот цвет имел полдюжины утонченнейших оттенков. Различали между цветами: блохи, блошиной головки, блошиной спины, блошиного брюшка, блошиных ног, и даже существовал цвет блохи в период родильной горячки.

Когда явился спрос на нежно-телесный цвет, то различие в оттенках отличалось настолько же рафинированностью, насколько и пикантностью. Различали между цветом живота монашенки, женщины и т. д. Подобная терминология была как нельзя более в духе галантного века. Для него не существовало ничего более нежного, как цвет тела только что постригшейся монахини, ничего более гладкого, как кожа нимфы, ничего более пикантного, как кожа женщины, хранящая следы нескончаемых праздников жгучих наслаждений. Подобные сравнения были ей так понятны, так близки. И, однако, это еще далеко не самые деликатные сравнения, так как иногда заимствовали скалу характерных оттенков у самых интимных красот. Особого рода красный цвет распадался на оттенки: «как у девочки», «как у девушки», «как у дамы» и даже «как у монашки»!

Впрочем, и самая шкала наслаждения имела тогда сотни оттенков, и только знатоки умели измерять расстояния между ними.

Надо заметить, что до таких же крайностей доходило воображение в области сервильности. Когда родился дофин, эта сервильность выразилась в том, что в продолжение целого сезона наиболее модным цветом был цвет саса Dauphin (кака дофина). На первый взгляд может казаться оскорблением величества, если вскоре после этого все так же фанатически набросились на цвет merde d’oie (гусиный помет). Но именно только на первый взгляд. Ибо и этот цвет был введен в моду двором, был результатом каприза фаворитки.

Если, с одной стороны, все эти моды неотделимы от роскоши, если они выросли вообще из чудовищной потребности в роскоши, то, с другой стороны, было совершенно в духе эпохи, что господствующий класс доводил роскошь в костюме до последней границы возможного. Это вполне естественно. Чудом было бы противоположное явление, так как с количественной роскошью всегда тесно связана роскошь качественная.

Физическая внешность, которой хотят придать возможно больше красоты, вызывает естественно тем более интенсивное обаяние, действует тем заманчивее, чем разнообразнее те формы, в которые она облекается. Ввиду этого стараются выставить свою личность напоказ в возможно более разнообразных и новых видах, то есть костюмах. А это и есть роскошь количественная.

Эти факторы должны были дойти до последней границы в эпоху абсолютизма, так как в ней царит закон величественности, представительства.

Каждый человек от государя до последнего лакея хочет не только представительствовать, но и перещеголять в этом отношении остальных. А достигнуть этой цели можно было в эту эпоху только путем чрезмерной роскоши костюма и постоянной смены платья. В эпохи, когда все построено на внешности, костюм является, естественно, первым и лучшим средством подчеркнуть свое главенствующее положение на лестнице социальной иерархии. Костюм сверкал поэтому тогда золотом и драгоценными камнями. В особенности официальная одежда, служебный и салонный костюм были чрезмерно украшены и затканы золотыми галунами, вставками и отворотами. Драгоценные камни заменяли пуговицы, пряжки на башмаках были украшены аграфами — нарядными пряжками или застежками из драгоценных камней, ими были затканы даже чулки.

Из одного письма г-жи Метенье мы узнаем, что куафюра герцогини Мен была до такой степени усеяна золотом и драгоценными камнями, что превышала вес всего тела герцогини. Платье меняли так же часто, как и прическу. Часто знатные кавалеры и дамы носили не более одного раза самый драгоценный костюм, стоивший несколько тысяч. К их услугам находились самые выдающиеся художники, обязанные придумывать все новые комбинации. Монтескье замечает: «Раз даме пришла в голову мысль появиться на ассамблее в роскошном наряде, то с этого момента 50 художников уже не смеют ни спать, ни есть, ни пить».

Камеристка Марии-Антуанетты, m-lle Бертен, каждый день работала с королевой — как и придворный парикмахер — и, как видно из мемуаров этой дамы, была ее интимнейшей поверенной. Впрочем, эта близость не помешала тому, что в 1787 году, этот, как ее называли, «министр мод» оказался несостоятельным должником на сумму в 2 миллиона. Умершая в 1761 году русская императрица Елизавета оставила после себя не более и не менее как 8 тысяч дорогих платьев, свыше половины которых стоили от 5 до 10 тысяч рублей.

Парикмахер и портной были героями времени. Не только государи, но и богатые частные лица имели собственных портных, работавших только на них. Некая m-me Матиньон даровала своей портнихе за одно только платье, вызвавшее особую сенсацию, ежегодную ренту в 600 ливров. Само собой понятно, что особенной роскошью костюма щеголяли дамы и что у них обыкновенно имелось гораздо больше платьев, чем им было нужно. Модный костюм для женщины — самый надежный союзник в деле защиты ее женских интересов. Чем чаще красота ее выступает в новом освещении, тем больше она поражает, ибо тогда обнаруживаются все новые и новые подробности этой красоты. В эпоху абсолютизма, однако, роскошью костюма блистали и мужчины. Некоторые писатели даже утверждают, что мужчины в этом отношении затмевали женщин. В своем этюде о роскоши мод в XVIII веке де Галье приводит следующие интересные данные: «В XVII и XVIII веках мужской туалет стоит так же дорого, а подчас дороже женского. Мужчина носил кожаные башмаки, Escarpins, галоши, шерстяные и шелковые чулки, шелковые ленты на ночном колпаке, фланелевый халат и манжетки на ночь. Черный суконный костюм стоил 87 ливров, шляпа — 12 ливров, на парики ежегодно выходило 365 ливров. В 1720 году пара шелковых чулок стоила в Париже 40 ливров, аршин серого сукна — от 70 до 80 ливров. Светский человек тратил на свой костюм 1200–1600 ливров, не считая расхода на кружева и драгоценности. Естественно, что и дамский туалет становится все дороже. Когда m-me де Турнон выходила замуж, то m-me Дюбарри, ставшая ей теткой, подарила ей на тысячу ливров всяких безделушек: сумку для работы, кошелек, веер, подвязки и т. д., — а также два платья, из которых одно стоило 2400, а другое — 5840 ливров. Официальный и церемониальный костюмы стоили, естественно, еще дороже — 12 тысяч ливров и больше, не считая белья и кружев. За четыре года (1770–1774) графиня Дюбарри истратила на одно белье и кружева 91 тысячу ливров. M-me Шуазель, которая была известна своей простотой, иногда носила на себе на 45 тысяч ливров кружев, а кружева г-жи де Буфлёр стоили даже 30 тысяч ливров. Когда умерла г-жа де Веррю, то в инвентаре ее имущества значилось 60 корсетов, 480 рубашек, 500 дюжин платков, 129 простынь, бесчисленное множество платьев, среди которых 45 шелковых. Граф Парселе имел на 60 тысяч ливров белья. В 1714 году г-жа Дюбарри продала ожерелье стоимостью в 488 тысяч ливров, а племяннице подарила на 60 тысяч бриллиантов. Драгоценности г-жи Помпадур стоили 3 миллиона; отправляясь ко двору, герцогиня Мирпуа имела на себе на 40 тысяч ливров бриллиантов; драгоценности г-жи Люйн стоили целое состояние. Все более знатные фамилии обладали драгоценностями, стоившими по меньшей мере миллион ливров».