Скрипка, деньги и «Титаник» - читать онлайн книгу. Автор: Джессика Чиккетто Хайндман cтр.№ 36

Пока ты об этом не догадываешься, но на концерте в Литл-Роке с тобой впервые случается настоящая паническая атака – первая из сотен, которые тебе предстоит пережить впоследствии. Это вступительные такты психического расстройства, которое отравит твою жизнь и превратит ее в невообразимый кошмар. Атаки станут вынуждать тебя совершать крайне нерациональные поступки и вести себя так, что со стороны ты будешь казаться сумасшедшей, но остановиться не сможешь. Ты и раньше слышала намеки, однако списывала эти смутные предчувствия на меланхоличный звук свирели. Лишь на концерте в Литл-Роке настройки твоего мозга окончательно сбиваются, без видимой на то необходимости включается реакция «бей или беги» ^[64], и ты думаешь:

После концерта я бегу в туалет, с треском захлопываю дверь кабинки, рывком поднимаю концертное платье, сдергиваю нижнее белье и сажусь на унитаз. И только тогда понимаю, что в туалет мне совсем не хочется.

Ты начинаешь слышать себя

Пройдет много лет, и ты прочтешь, что паническую атаку запускает та же реакция «бей или беги», которая велит человеку спасаться от медведя. Тебе кажется, что это неточное описание. Паника, которую ты испытала на сцене в Литл-Роке, непохожа на то, что чувствуешь, убегая от медведя. Нет, это, скорее, ощущения человека, которого медведь уже поймал и начал есть; человека, у которого нет ни малейшего шанса спастись. Остались лишь последние секунды, прежде чем все померкнет, и бороться или бежать бессмысленно.

После Литл-Рока панические атаки случаются всё чаще и становятся сильнее, но пока ты еще не понимаешь, что с тобой происходит. Со временем страх подчинит себе всю твою жизнь: ты не сможешь летать на самолете и перемещаться на метро, ездить в лифте и автомобиле; ты не сможешь находиться там, где нет доступа к свободному туалету. В голове постоянно стучит: сколько раз допустимо выйти в туалет во время киносеанса? А на свадьбе подруги? Ты делишь свою жизнь на получасовые сегменты: кажется, пройдет чуть больше – и ты описаешься. Тебе неуютно даже в обществе родителей (а именно они будут заботиться о тебе несколько месяцев после возвращения из турне и оплачивать медстраховку, чтобы ты могла посещать психиатра). Ты прячешься в подвале родительского дома, где тебя никто не видит, читаешь и играешь в «Марио» на доисторической приставке брата, которую никто не включал со времен твоего седьмого класса.

Проблема отчасти состоит в том, что тебе стыдно. Ты не хочешь обсуждать эту «туалетную» тему. Это мерзко, а никому не нравится быть мерзким, особенно молодой женщине, чувствующей себя неуверенно в своем теле. Позже ты узнаешь, что панические атаки считаются болезнью женщин в возрасте 20–30 лет. Отец пригласит тебя помочь ему в ночную смену в отделении скорой помощи, и ты, к удивлению своему, увидишь, что приемный покой в три утра кишит не жертвами несчастных случаев с кровавыми травмами, а двадцатилетними девушками с паническими атаками. Есть что-то особенно стыдное в том, чтобы кричать «я умираю!», когда ничего серьезного не происходит. Паническая атака у женщин служит подтверждением всех стереотипов, с которыми они активно борются всю жизнь, – о том, что все они глупы, ненадежны и склонны к истерии. В ходе панической атаки мозг не управляет физиологией, и в некотором смысле это последствие сепарации ума и тела, происходящей гораздо раньше, в подростковом возрасте, когда девочки понимают, что ни ум, ни обаяние не спасут их от вынужденной «жизни в теле». Намного позже ты узнаешь и о том, что в психиатрии есть целый раздел заболеваний, связанных со страхом пациентов утратить контроль над физическими функциями. В частности, твоим собратом по несчастью окажется редактор «Атлантик» Скотт Стоссел, страдающий тяжелой эметофобией ^[65]; он сбежал из студии во время интервью с Биллом Клинтоном, испугавшись, что сейчас его стошнит на президента, и, лишь очутившись в коридоре, понял: с ним все в порядке.

В основе любого тревожного расстройства лежит страх, и о своем страхе ты знаешь: ты боишься, что утратила контроль над собственной жизнью. Размывается грань между реальностью и вымыслом – не только в психике, но и в физическом теле. Ты много лет трудилась, свято веря в то, что терпение и труд все перетрут, но вдруг обнаружила: все твои действия бессмысленны, так как все вокруг ненастоящее, повсюду обман. Выяснится, что ежемесячный взнос по медицинской страховке для женщины твоего возраста с хроническим заболеванием превышает твою арендную плату, он больше, чем взносы по студенческому займу, которые растут как на дрожжах, потому что ты не платишь вовремя. Ты понимаешь: денег, заработанных в турне, не хватит на возвращение на Ближний Восток, и ты не сможешь работать там военным корреспондентом, как изначально планировала. Ты никогда не будешь зарабатывать чем-то интересным и творческим, не сделаешь ничего значительного и не станешь особенной. Ты пойдешь на дно. Это данность.

В статье «Оцепеневшие» в журнале «Нью-йоркер» Джон Лар пишет об исполнителях, боящихся сцены: они опасаются, что в какой-то момент потеряют контроль над своим телом. Лар замечает, что пожелания артисту перед выходом к публике – «сломай ногу» или «к черту» ^[66] – таят в себе отсылку как раз к этому страху. «Обычно на сцене мы играем роль и надеваем маску, которая служит своего рода защитой, – пишет Лар. – Но исполнитель, испытывающий страх сцены, внезапно начинает чувствовать себя собой и оказывается беспомощным перед залом, утрачивая иллюзию невидимости».

Впрочем, и эти метафоры недостаточно точно описывают происходящее с тобой, музыкальной исполнительницей. Актеры утрачивают «иллюзию невидимости», а ты – «иллюзию тишины». Ты вдруг начинаешь слышать себя. И твоя игра совсем непохожа на то, как звучит «Зима» Вивальди в мультфильме, который ты смотрела в четыре года. Ты десять лет училась играть на скрипке, однако до сих пор не можешь сыграть эту пьесу – слишком быстрый у нее темп, слишком сложная тональность.