Скрипка, деньги и «Титаник» - читать онлайн книгу. Автор: Джессика Чиккетто Хайндман cтр.№ 26

Прежде всего стоит отметить: главная твоя проблема с Большими Деньгами, как ни странно, заключалась не в том, что денег тебе не хватало. Да, были моменты, когда тебя ослепляла жалость к себе, – ты рыдала во влажных пустых общественных прачечных, в то время как все твои друзья уезжали на весенние каникулы в Париж, на озеро Тахо, в Новый Орлеан или на Сен-Мартен. Но это случалось не так уж часто. Тебя не коробило от необходимости постоянно работать и зарабатывать на жизнь абсурдными и опасными для здоровья способами вроде донорства яйцеклеток; ты не расстраивалась из-за того, что не можешь бросаться деньгами, как твои однокурсники. Твои финансовые успехи даже стали для тебя предметом гордости – одним из немногих флажков на карте твоей посредственности.

Нет, твоя главная проблема с Большими Деньгами была культурной, а точнее географической, корнями уходящей в твое детство, осененное высокими горами. И заключалась она в одном: в Колумбийском университете само существование Денег отрицалось. Финансовые вопросы интриговали и смущали твоих однокурсников (и даже некоторых профессоров) до такой степени, что ты засомневалась: а приходилось ли им вообще когда-либо задумываться о деньгах?

Тебе, дочери врача, было неприятно ощущать себя представительницей аппалачской бедноты среди купающихся в роскоши жителей Восточного побережья. Ребята из твоей школы – те, кто бросал учебу и шел работать на птицефабрику в ночную смену; те, кто попадался на удочку армейских рекрутеров, дежуривших за столиком в школьном коридоре; те, кто исчезал из школы, чтобы родить, спивался, подсаживался на наркотики, уходил в техникум, – никогда не выбрали бы тебя своим глашатаем. Однако ты все равно говорила от их имени, потому что пылала от негодования, когда студенты Колумбийского университета приписывали свои успехи трудолюбию и таланту, – да мало ли трудолюбивых и талантливых ребят в то время разносили кур гриль в забегаловках, мыли полы и потели в базовом лагере? Только теперь, впервые в жизни став бедной – точнее, человеком, которого окружающие считали бедным, – ты начала замечать эту несправедливость.

Пришло время поговорить и о детках из американских пригородов – особом народе с собственной культурой и субкультурами, человеческом виде, с которым общего у тебя столько же, сколько с дикими шимпанзе. В их родных кварталах было так много расслоений и разграничений, что дети, живущие в домах за миллион долларов, практически не встречались с детьми, живущими в домах за восемьсот тысяч долларов. Ты выросла в городке, представлявшем собой самодостаточный мирок, и совершенно не представляла, каково это – жить в районе-спутнике, примыкающем к мегаполису. Разграничение по уровню дохода стало для тебя новым понятием. И больше всего ты хотела донести до своих однокурсников, что за пределами богатых загородных поселков и городских кварталов, за оградами элитных школ (чьи названия тебе пришлось запомнить, чтобы ориентироваться во взаимоотношениях студентов, объединявшихся в группы со своими бывшими одноклассниками) есть мир, где большинство людей вообще не ходят в колледж, но вовсе не потому, что они ленивые или тупые. Люди в Аппалачии не умнее и не глупее прочих. Ты пыталась донести это до своих однокурсников и заранее знала, что ничего у тебя не получится. Из твоих рассказов они усваивали другое: на юге Аппалачии говорят со смешным акцентом, ездят в грузовичках с прицепами, едят оленину, сливочное печенье и пьют сладкий чай. Да, сейчас самое время признать: тебе не удалось показать новым знакомым всю удивительную и трагичную сложность своей культуры; вероятно, кто-то из твоих земляков справился бы с этим лучше, но мы никогда об этом не узнаем.

Вместе с тем сам факт, что тебя приняли в Колумбийский университет – а скорее всего, это произошло именно благодаря твоему происхождению, твоей географической и культурной идентичности, которую ты прозорливо обыграла в своем вступительном эссе, упомянув и молочных коров, и музыку кантри, – еще не означал, что ты легко акклиматизируешься в мире, где действуют совершенно иные культурные и финансовые законы. Система подставила тебя, вынудив стать живым подтверждением всех существующих у северо-восточной элиты предрассудков о сельском Юге.

Конечно, среди девятисот студентов твоего курса хотя бы несколько должны были оказаться бедными (не по меркам Колумбийского университета, а по-настоящему). Возможно, среди них даже нашлись бы твои земляки из Аппалачии. Но если эти студенты и существовали, ты с ними никогда не встречалась – вероятно, потому, что много работала и не посещала студенческие мероприятия. Впрочем, может, вы даже и встречались, но умалчивали о своем происхождении – из-за стыда или просто потому, что устали обсуждать табуированную тему Денег. За пределами университетского городка, на улицах Верхнего Манхэттена, тоже проживало достаточно бедных, и этим людям денег не хватало на жизнь, а не на обучение, их ситуация была гораздо сложнее и отчаяннее. Под окнами общежития ночами кричал бездомный. Он кричал, как раненый зверь, его вопли наводили ужас. Но ты вскоре научилась не обращать на него внимания, а к концу второго курса уже крепко спала под этот вой.

Выступления под фонограмму на ярмарках и в моллах начинались в четверг вечером и заканчивались вечером в воскресенье; вскоре ты стала работать каждые выходные, и до места почти всегда приходилось долго добираться: несколько часов ехать на машине или лететь на самолете. Времени на учебу и написание курсовых не оставалось: ты работала по семьдесят два часа подряд и на неделе тоже подрабатывала. Ты начала употреблять наркотики: сперва кофе и сигареты, а затем запрещенные вещества; ты использовала эти стимуляторы, чтобы с понедельника по четверг не валиться с ног от усталости, а продолжать работать и учиться. Дабы сэкономить, ты решила окончить университет на год раньше и с этой целью набрала много курсов. Наркотики стоили дорого, но без них ты не смогла бы держаться на ногах, а следовательно, зарабатывать.

Когда иссякли гранты, деньги, вырученные за продажу яйцеклетки, гонорары и максимальный студенческий займ, твои родители все-таки внесли оставшуюся плату за обучение («взаймы» – так они сказали). Но было уже слишком поздно: что-то внутри тебя надломилось. А может, это случилось еще в тренировочном лагере ВВС, или в ту ночь на Пенсильванском вокзале, которую ты провела с Роуз, или в клинике лечения бесплодия? Может, это произошло на седьмом или восьмом часу механической игры на скрипке? Или когда ты поняла, что слишком много дней подряд не спала, а работала и училась и твои нервная и сердечно-сосудистая системы взмолились о пощаде, твой организм потребовал отложить стимуляторы и просто лечь спать? Какой бы ни была причина, что-то внутри тебя сломалось, развалилось, лопнуло. Пх-х-х. Сбросило мягкую кожицу и ожесточилось. Слишком ожесточилось.

Вирджиния Вулф замечательно сказала о своих ощущениях, которые испытывала во времена лишений: «Боюсь, что нет нужды описывать, как тяжела была эта работа – вы знаете женщин, которые так жили, или как сложно было сводить конца с концами, – вы сами через это прошли. Но куда хуже яд, который отравляет меня до сих пор, – память о страхе и горечи, преследовавших меня тогда» ^[45].