Однако и использование всех этих методов предполагало, что армия должна находиться в превосходном состоянии. Но в 1214–1215 годах обе воюющие стороны страдали от болезней и нехватки еды. Монголов поразила эпидемия заболевания, которое хронисты назвали «чумой»: возможно, это была некая комбинация холеры и дизентерии («походная лихорадка» или тиф), отягощенная летней жарой. Следует отметить, что монголы подхватили эту заразу во время осады или оккупации городов; не имеется свидетельств распространения подобных заболеваний до контактов с городскими поселениями
[1086]. Вдобавок, животных вдруг начала косить эпизоотическая инфекция, похожая на «конский грипп» или скорее на «вирус синего языка», который переносится насекомыми и активизируется при резких переменах температуры
[1087]. Нехватка продуктов питания в осажденном Пекине отчасти была объяснима. Но на голодном пайке теперь существовали и монгольские войска. Тактика «выжженной земли» рикошетом задела и самих ее исполнителей. Чингисхану пришлось выпрашивать еду у цзиньцев под предлогом, что это поможет укротить воинственных генералов. Бытует мнение о каннибализме в обоих лагерях. Антропофагия среди монголов не отмечалась в нормальных бытовых условиях, но в тот период не было нормальных условий жизни ни у тех, ни у других. Многие источники, заслуживающие доверия, фиксируют случаи каннибализма в чрезвычайных ситуациях, хотя мы, возможно, должны скептически отнестись к живописаниям монаха Карпини о том, как Чингисхан приказал провести децимацию в войсках, осаждавших Пекин, с тем, чтобы остальные 90 процентов солдат могли наесться мясом своих товарищей
[1088].
Самуха выжидал, полагаясь на истощение и удушение противника и не желая повторять ошибки предшественника бессмысленными попытками идти на штурм города. Он рассчитывал на своевременную помощь своих союзников — эпидемий и голода, зная, что император не пошлет войск из Кайфына на север для освобождения Пекина. В январе 1215 года Чингисхан вернулся после длительного отдыха в Долон-Нуре. Он был уверен в том, что потеря Маньчжурии и массовое бегство из цзиньской армии создали необходимые условия для решающего штурма. Чингис завладел еще одним важным городом Тунчжоу, нанеся очередной удар по самообладанию противника, которое с каждым днем иссякало и могло уступить место панике
[1089].
В марте Чингисхан отправил посольство в Кайфын, чтобы обсудить с императором условия возможной капитуляции, но его опередила другая делегация, прибывшая в южную столицу из Пекина и каким-то образом миновавшая монгольские кордоны: она потребовала от императора незамедлительных действий, пока еще не поздно. Император Сюань-цзун, выведенный наконец из состояния тупого оцепенения, решил предпринять последнюю попытку спасти город от краха. В провинции Хэбэй были сформированы две армии, одна — на западе, а другая — на юго-востоке, и им предстояло соединиться под Пекином. Монголы перехватили и уничтожили юго-восточную армию, бросив против нее гораздо менее многочисленное войско
[1090]. Западную армию постигла такая же участь. Ее командующего Ли-ина, беспробудного пьяницу, монголы разгромили, когда он все еще был навеселе, забрав около тысячи возов с продовольствием, предназначавшимся для голодающих защитников Пекина.
Командующие в Пекине, узнав об этих трагедиях, пришли в полное замешательство. Двое самых старших военачальников предлагали взаимоисключающие решения: один из них настаивал на том, чтобы дать последний бой и «стоять насмерть», другой — советовал «украдкой» отойти на юг. Ваньянь Фусин, командующий, сторонник «последнего смертного боя», был настолько удручен трусостью коллеги, что незаметно исчез и покончил жизнь самоубийством — утопился
[1091]. Его преемник и кронпринц отправили императору послание, призывая к капитуляции, но их призыв остался без ответа. Чжи-чжун, оппонент Ваньяня и сторонник тайного побега, от слов приступил к делу, а кронпринц упрашивал его взять с собой. Пообещав не забыть о нем, Чжи-чжун ночью сбежал вместе с семьей, под покровом темноты пробрался через монгольские посты и прибыл в Кайфын, где император после традиционных колебаний и сомнений казнил его
[1092].
Пока Самуха осаждал Пекин, Чингисхан продолжал расширять географию завоеваний, овладев в начале мая еще шестью городами. В самом Пекине и гарнизон и жители бились отчаянно, зная, что их ожидает, если придут монголы. В обстановке хаоса, голода и каннибализма начали сдавать нервы даже у самых стойких защитников города. Ушел к Чингисхану один из самых способных генералов кронпринца кидань Шимо Мингань. Возможно, его переход к монголам и сыграл решающую роль: он почти сразу же организовал массовое бегство из города своих подчиненных, в том числе специалистов в сфере штурмовой и осадной техники, с готовностью поступивших на службу к монгольскому хану
[1093].
Скорее всего, именно с этим ожесточенным противоборством историки и ассоциируют один из первых в истории примеров применения некоего подобия огнестрельного оружия. Пионерами в этом деле обычно считают китайцев: они первыми создали примитивные подобия пушек, орудия, заряжавшиеся с дула. Когда у них заканчивались обычные метательные снаряды, они будто бы использовали серебро и золото, переплавленные в боеприпасы
[1094]. Защитникам Пекина эти новшества не помогли. Поняв, что их бросили на произвол судьбы, они капитулировали и открыли ворота Шимо Минганю, ставшему теперь уже заместителем Самухи, который в это время пребывал в ставке Чингисхана, находившейся в нескольких милях к северу от Пекина
[1095].
Начавшееся разграбление города, длившееся целый месяц, отмечено как одно из самых ужасных происшествий в далеко не безмятежной истории жизни Чингисхана. Победоносные войска крушили храмы и массивные ворота, жгли парки, опустошали дворцы, насиловали и убивали. Интервенты дотла спалили один из дворцов императора. Человекоубийство было неимоверное. Согласно одному повествованию, 60 000 девственниц покончили жизнь самоубийством, прыгнув с крепостных стен, чтобы не стать жертвами похоти «варваров»
[1096]. Распространялись сообщения о курганах из белых костей и черепов у стен города. Послы из Западной Азии якобы видели горы мертвых тел и окрестности, залитые жижей из человеческой плоти
[1097]. Конечно, в этих историях немало преувеличений. В таких случаях всегда сталкиваются две точки зрения. Согласно одной из них, авторы историй о зверствах, сгущая краски, ничем не рискуют. Другое мнение сводится к тому, что истории о зверствах могут претендовать на объективность, но человеческое сознание не способно поверить в ужасную реальность и пытается преуменьшить масштаб человеческих жертв, чтобы сохранить здравость ума. В самом деле, невозможно найти или дать точную оценку численности жертв осады Пекина. По одной версии, население внутреннего города сократилось до 91 000 человек в 1216 году, по другой — население Большого Пекина уменьшилось до 285 000 человек. В первом случае смертность составляет 300 000 человек, во втором — более миллиона
[1098].