Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 126

— Я ведь, Миша, не видел ни Самойлова, ни тебя в этой роли, не говоря уже о Скофилде. Я жил в Волгограде, когда Брук с «Гамлетом» приезжал в Москву.

— Ты действительно до сорока лет не читал «Гамлета»? Ты меня не разыгрываешь?

— Ничуть. Я говорю тебе правду. А ты что, все читал у Шекспира?

Тут пришла моя очередь признать, что он прав, всего я не читал. К своему стыду, я по сей день не прочитал «Вешние воды» И. С. Тургенева. Как и очень, очень многое другое в русской и мировой литературе. Не смог, как ни старался, осилить «Улисса» Джойса или все написанное Прустом. Честно говоря, я и Лескова плохо знаю…

— Так что же мне включить в свою композицию о Гамлете от тебя, Кеша? Мне надо всего несколько фраз.

— А ты, Миша, так и озвучь: до Козинцева я никогда «Гамлета» не читал. А когда прочитал, то понял, что его можно сыграть живым современным человеком. Так я почувствовал и сыграл. Все.

— Хорошо, спасибо. Я из этого что-то сотворю в стиле всей композиции и позвоню тебе за визой, ладно?

Так и договорились. Я написал, что так уж сложилось, что до предложения Козинцева актер не задумывался о роли Гамлета, а получив предложение, перечитали понял, что играть эту роль следует так, как советовал актерам сам принц Датский, единственный шекспировский персонаж, который мог бы написать все его пьесы. Получилось довольно складно и стильно, Смоктуновский остался доволен. Пластинка вышла, и красивый портрет Смоктуновского в роли был среди портретов легендарных русских Гамлетов.

После всего сказанного можно понять мое недоумение и обиду, когда спустя годы я прочитал его пренебрежительный отзыв то ли о Самойлове, то ли обо мне в роли Гамлета, которого он, как утверждал, никогда не видел.

Но это еще не все. В посмертно опубликованном интервью Иннокентия Михайловича я вычитал, что, оказывается, это я на съемках «Убийства на улице Данте» посоветовал Ромму заменить его другим актером или (не помню точно) выразил вслух свое негативное впечатление от его игры. Бред! Разве я, сам новобранец, волновавшийся перед каждым кадром, посмел бы что-нибудь высказать вслух, тем более советовать, да не кому-нибудь, а самому Ромму, что бы я там про себя ни думал?

Пытаясь понять, зачем ему, пожилому, накануне ухода, понадобилось возводить на меня напраслину, я прихожу к выводу, что актер Смоктуновский не мог забыть своего невольного унижения, когда задергался в том кабачке дядюшки Ипполита, а я, молодой, удачливый, был свидетелем этого незадачливого дебюта.

Так уж устроены актеры. Все или почти все. Наша профессия зависима не только от мнения критиков, публики, режиссеров, худсовета, дирекции киностудий, чиновников Госкино, но даже от косого взгляда осветителя, бутафора, гримера, а уж тем паче коллеги. Мы, особенно поначалу, да и потом, в течение жизни, но особенно вначале, когда не все сразу удается, когда неуверенность в себе и комплексы еще не побеждены, когда все воспринимается необычайно остро и подчас неадекватно и ошибочно, запоминаем боль на всю оставшуюся жизнь. Знаю по себе. Но потом-то, когда, как это случилось со Смоктуновским, пришло признание, слава, можно, казалось бы, забыть, со светлой печалью посмотреть в прошлое и, уж во всяком случае, не возводить напраслину на коллегу, который к тому же относится к тебе с огромным пиететом, не раз высказанным и лично, и на страницах печати. Однако…

Меня, нынешнего, легко обвинить в мелочности. Ну сказал где-то покойный неправду о ерунде, в сущности, а ты мелочишься, даже пишешь об этом. Отвечу: терпеть не могу лжи в чем бы то ни было. При всем желании забыть — простить почему-то не могу! Я и себе лжи не прощаю. Оттого и пишу и публикую о себе далеко не восторженные признания о своих ошибках и грехах, пытаюсь вымолить прощение (нет, не у людей, дай бог хотя бы отчасти быть понятым людьми), а у своей же больной совести. А ведь сказано, что совесть — это Бог в нас.

Совесть водила моим пером, когда писал «Мне Брамса сыграют» с откровенным саморазоблачительным комментарием. Кто-то понял меня, кто-то нет. «Зачем это он? Пиар? Самоуничижение паче гордости? Ну держал бы все при себе, достаточно церковного покаяния». Другие: «Просто глупость, кто бы стал доискиваться, кому интересна эта давнишняя история про незадачливого Штирлица?» И вправду, зачем? Однако написал в 1979 году про эту кэгэбэшную историю, а в 1995 еще и дополнил доносом на самого себя, а в 2002 году решился опубликовать, вызвав малоприятные пересуды. «И с отвращением читая жизнь мою… Но строк печальных не смываю…» Выговариваясь, освобождаюсь от лжи, выдавливаю из себя раба. Один мой друг сказал:

— Я тебя понимаю и еще больше полюбил, но ты чересчур открыт перед этим миром, который сам не слишком нравствен и чист.

Вот и сейчас, когда пишу, я не хочу лукавить.

На генеральную репетицию «Царя Федора Иоанновича» в Малом театре, в котором Смоктуновский играл царя Федора, мы с женой буквально прорвались через кордон с толпой желающих попасть на спектакль. Я уже был не очень молодым и довольно известным актером. Устроились на ступеньках амфитеатра. Не важно, думаю, корона у меня с головы не свалится, сгораю от желания увидеть, посижу, как в молодости, на ступеньках. И не раскаиваюсь. Увидел. Его царь мне понравился. Я хлопал и кричал «браво»! Направлявшийся из первых рядов Борис Андреевич Бабочкин засек меня и мой нескрываемый восторг. Потом я прошел за кулисы и от души поздравил Кешу. Мне показалось, он был рад.

На следующий день на театральном форуме я столкнулся с Б. А. Бабочкиным, которого почитал и любил давно как замечательного мастера, в первую очередь, театра. Его Клаверов в «Тенях» Салтыкова-Щедрина в Театре им. Пушкина, его художник в эстонской пьесе Эгона Раннета в Малом, его беспримерная «Скучная история» Чехова и беловские «Плотницкие рассказы», сыгранные вместе с Г. Константиновым по телевидению, и еще многое другое были для меня эталоном актерской игры.

— Мишка! — Борис Андреевич ко мне хорошо относился, знал меня еще ленинградским школьником. — Это ты вчера устроил клаку Смоктуновскому?

— Почему клаку, Борис Андреевич? Мне он очень понравился в этой роли. Очень.

— Ты это серьезно? Ты же вроде неглупый парень. Как тебе мог понравиться этот польский шляхтич в роли мягчайшего русского царя Федора Иоанновича? Ты же что-то слышал о Москвине… Ну не видел, не мог видеть, но пьесу-то ты читал?

Как мог, я стал излагать уважаемому мэтру, что у Смоктуновского царь Федор скорее рефлексирующий сын Ивана Грозного, и, как мне кажется, такая трактовка возможна. Борис Андреевич слушал меня, слушал, а потом только рукой махнул и ушел.

Через несколько дней я снова пошел на спектакль в Малый театр. На сей раз я сидел в ложе бельэтажа. Что-то случилось. Во-первых, я ничего не слышал, как ни напрягался. Смоктуновский играл пантомимически. Расслабленно. Невнятно. Я ушел со спектакля, пожалев, что испортил первое впечатление от его игры.

Что ж, в театре такое случается даже с большими артистами. Не со всеми и не в такой степени, но случается. Очевидно, космические артисты могут позволить себе то, что просто дисциплинированные профессионалы, вроде меня, не позволяют.