– Я как раз верю, – ответил я, – каждому твоему слову. И
даже если это и не правда, Хомер, это должно было бы быть ею.
Он порывисто обнял меня за шею, что делают все мужчины в тех
случаях, когда они стесняются прибегать к поцелуям, словно женщины, затем
рассмеялся и встал.
– Даже если бы это и не должно было бы быть правдой, это все
же чистая правда, – сказал Хомер. Он достал часы из кармана и глянул на них. –
Я пойду вниз по дороге проверить, как там у дома Скотта. Ты не хочешь
прогуляться?
– Лучше я посижу здесь немного, – ответил я, – и подумаю на
досуге.
Он подошел к лесенке, затем обернулся ко мне, чуть улыбаясь.
– Думаю, что она была права, – заметил он. – Она была совсем
другой на этих дорогах, которые не уставала находить… не было ничего, что могло
бы остановить ее. Тебя или меня, возможно, остановило бы, но не ее. И я думаю,
она попрежнему юная.
Затем он забрался в свой грузовик и уехал к дому Скоттов.
Это было два года назад, и Хомер уже давно уехал в Вермонт,
как я уже говорил, по-моему. Однажды вечером перед отъездом он навестил меня.
Его волосы были аккуратно причесаны, он был выбрит, и от него несло каким-то
невообразимо приятным запахом лосьона. Лицо было чисто и ясно, глаза – очень
живые. Он сейчас выглядел никак не старше шестидесяти, хотя ему уже перевалило
за семьдесят, и я был рад ему, хотя в душе чуточку завидовал и даже злился на
него за этот его цветущий вид. Старым рыбакам особенно досаждает артрит, но
даже он, казалось, отступил в этот вечер от Хомера, словно вытащив из его рук
свои рыболовные крючки и оставив их только для меня.
– Я уезжаю, – сказал он.
– Да?
– Да.
– Хорошо, ты хочешь, чтобы я пересылал тебе твою почту?
– Не хочу ничего об этом даже знать, – ответил он. – Все мои
счета оплачены. Я хочу совершенно чистым уехать отсюда и порвать все связи.
– Ну, дай мне хотя бы твой адрес. Я буду иногда тебе
позванивать, старина. – Я уже ощутил какое-то чувство одиночества,
наваливающееся на меня, словно надеваемый плащ… и, взглянув на него еще разок,
я понял, что дела обстоят не совсем так, как мне сперва показалось.
– У меня еще нет ни телефона, ни адреса, – сказал Хомер.
– Хорошо, – ответил я. – Но это – Вермонт, Хомер?
– Да, – сказал он, – именно Вермонт, для тех людей, кто
хочет знать, куда я еду.
Я не хотел говорить этого, но все же произнес:
– Как она сейчас выглядит?
– Как Диана, – ответил он, – но она добрее.
– Я завидую тебе, Хомер, – сказал я, и это было истинной
правдой.
Я стоял у двери. Были летние сумерки, когда поля округ
заполнены ароматами трав и цветов и таинственными светящимися кружевами. Полная
луна направляла мощную волну серебристого света на озеро. Он прошел через мою
веранду, а затем спустился по ступенькам крыльца. Машина стояла на обочине
дороги, незаглушенный двигатель работал с тяжелым ревом, словно торопясь, как старый
скакун, рвануться по прямой только вперед, как торпеда. Теперь, когда я
вспоминаю об этом, мне кажется, что сам автомобиль был более всего похож на
торпеду. Машина была чуточку побита и помята, но это никак не мешало ей
проявлять свою скорость и мощь. Хомер остановился внизу у крыльца и что-то
приподнял – это была его канистра с бензином, очень большая, никак не меньше,
чем на десять галлонов. Он подошел к дверце автомобиля со стороны пассажирского
сиденья. Она наклонилась и открыла дверцу. Зажглось внутреннее освещение
автомобиля, и на мгновение я увидел ее – с длинными красными волосами вокруг
лица, со лбом, горящим в ночи, как лампа. Светящимся, как Луна. Он забрался в
машину – и она укатила. Я стоял и смотрел на мерцающие огоньки во мраке,
отбрасываемые ее красными волосами… они стремительно уменьшались и удалялись.
Они были, как тлеющие угольки, затем как мерцающие светлячки, а потом и вовсе
исчезли.
Вермонт. Так я говорил всем нашим горожанам о Хомере. И они
верили в этот Вермонт, потому что он находится столь далеко, сколько только они
и могут вообразить своим рутинным сознанием. Иногда я и сам начинаю верить в
это, особенно, когда устану и выдохнусь. В другое время я думаю о них
по-другому -весь этот октябрь, к примеру, потому что октябрь – именно тот
месяц, когда человек думает о далеких местах и дорогах, ведущих к ним. Я сижу
на скамейке у магазина Белла и думаю о Хомере Бакленде и той прекрасной
девушке, которая открыла ему дверцу, когда он подошел к машине с доверху
наполненной канистрой с бензином в правой руке – она ведь выглядела никак не
старше девушки лет шестнадцати, и ее красота была ужасающей, но я думаю, что
это не оказалось бы смертельным для человека, повернувшегося к ней; ведь на.
мгновение ее глаза скользнули по мне – а я остался жив, хотя часть меня и
умерла тут же у ее ног.
Олимп должен быть прославлен в глазах и сердцах, и всегда
есть те, кто не только жаждет, но и находит пути к нему, быть может. Но я знаю,
что Касл Рок – это словно тыльная сторона моей ладони, и я никогда не смогу
покинуть его и искать кратчайшие пути среди всех возможных и невозможных дорог;
в октябре небо над озером уже не напоминает о славе, а скорее навевает
размышления обо всем происходящем, как и те большие белые облака, которые
плывут наверху столь медленно и величаво. Я сижу на скамейке и думаю о Фелии
Тодд и Хомере Бакленде, и мне совсем не всегда и не обязательно хочется
находиться там, где находятся они… но я все еще жалею, что я не курильщик.
Утренняя доставка
(молочник №1)
Рассвет медленно крался по Калвер-стрит. «Обитателю любого
дома, не спавшему в этот час, могло показаться, что за окном еще хозяйничает
глухая темная ночь, но это было не так. Рассвет потихоньку вступал в свои права
вот уже в течение получаса. Сидевшая на большом клене на углу Калвер-стрит и
Бэлфор-авеню рыжая белка встряхнулась и устремила взор своих круглых бессонных
глазок на погруженные в сон дома. В полуквартале от нее воробей, взбодренный
купанием в специальной ванночке для птиц, сидел, отряхиваясь и разбрасывая
вокруг жемчужные капельки. Муравью, петляющему вдоль канавы, посчастливилось
отыскать крошку шоколада в пустой измятой обертке плитки.
Ночной бриз, шевеливший листву деревьев и раздувавший
занавески, утих, клен на углу последний раз прошумел ветвями и замер. Застыл в
ожидании увертюры, которая последует за этими робкими звуками.
Небо на востоке тронула тонкая полоска света. Дежурство
ночной птицы козодоя окончилось – на посту ее сменили вновь ожившие цикады. Они
запели – сначала совсем тихо и неуверенно, словно опасаясь приветствовать
наступление дня в одиночестве.