– Кое-кто собирался проверить, нет ли в этом помещении электронных подслушивающих устройств, – напомнил Охаси.
– Мой племянник работает с нашей командой звукозаписи, – сказал Горе. – Он уверяет, что здесь нет никаких скрытых микрофонов.
Закхейм насупил брови и подергал застежку портфеля.
– Это очень опасно, – пробурчал он.
– Ох, Зак, ты всегда так говоришь! – сказала Франсин. – Пора уже переходить от слов к делу.
– Мне не нравится мысль о том, что меня могут обвинить в государственной измене, – пробормотал Закхейм.
– Всем нам известно, что наши начальники стараются переиграть друг друга, – сказала она. – Меня страшно утомляют эти бесконечные перепалки, когда каждый по ходу пытается вытянуть что-то у других, не раскрывая при этом собственных карт!
– Если твой доктор Лэнгсмит или генерал Спейдел узнают, чем ты тут занимаешься, тебе тоже не поздоровится, – сказал Закхейм.
– Предлагаю вернуться к началу и рассмотреть все заново, – сказала Франсин. – На сей раз в открытую.
– Зачем? – пожелал знать Закхейм.
– Потому что я уверена, что ответ где-то у нас прямо перед глазами, – сказала она.
– В самом ультиматуме, вне всякого сомнения, – сказал Горе. – Как думаете, что на самом деле значит их утверждение о том, что человеческие языки имеют коммуникативные ограничения? Может быть, они телепаты?
– Не думаю, – сказал Охаси.
– Это практически исключено, – согласилась Франсин. – Наши люди с Рейна не зафиксировали ЭСВ
[25]. Нет. Готова поспорить, тут что-то другое. Самый факт, что они задали нам эту задачу, говорит о том, что мы в состоянии решить ее с помощью имеющихся у нас ресурсов.
– Ну да, в том случае, если они действуют честно, – сказал Закхейм.
– У меня нет иного выхода, кроме как считать, что они играют по-честному, – сказала она. – Они не зря превращают нас в лингвистов-детективов.
– Не зря для них, – заметил Горе.
– Обратите внимание на характер их ультиматума, – сказал Охаси. – Они дают нам задачу. Они открывают для нас свои комнаты. Они доступны нам. Они сожалеют о своей угрозе. Даже демонстрация силы – надо сказать, весьма впечатляющая – имеет явный оттенок ненасильственности. Никакого взрыва. Они предлагают награды за успех, и это…
– Награды! – фыркнул Закхейм. – Когда кабана ведут на убой, ему обещают еду!
– Я полагаю, что они предоставили нам свидетельства своего мирного настроя, – сказал Охаси. – Или же они намеренно выставляют себя мирными.
Франсин повернулась и посмотрела в окно барака на массив космического корабля, отбрасывавшего длинные тени на песок в лучах заходящего солнца.
Закхейм тоже выглянул в окно.
– Почему они выбрали это место? Если им обязательно нужна была пустыня, почему не Гоби? Здесь же не самая подходящая пустыня! Это очень скверная пустыня!
– Наверное, здесь легче всего было посадить корабль вблизи большого города, – предположил Горе. – Вполне вероятно, они выбрали пустыню, чтобы не уничтожать пахотные земли.
– Лягушки! – рявкнул Закхейм. – Не доверяю я этим лягушкам с этими их коммуникативными задачами!
Франсин повернулась назад к столу, достала из портфеля карандаш и блокнот и нарисовала грубый силуэт пришельца, рядом с которым подписала: «лягушка?»
– Ты рисуешь своего инопланетянина? – спросил Охаси.
– Мы называем его Уру по той же причине, по которой вы зовете своего Кобай, – ответила она. – Он бесконечно повторяет набор звуков «уру».
Она задумчиво разглядывала собственный рисунок, попутно воскрешая в памяти образ инопланетянина. Приземистый, ростом примерно пять футов десять дюймов, с короткими, кривыми, как у пловца, ногами. Под черным леотардом играли мускулы с выступающими жилами. Руки, не менее выразительные, чем у человека, казались более грациозными в движении. Кожа была светло-зеленой, шея – короткой и мощной. У широкого рта почти отсутствовали губы, а нос напоминал тупой рожок. У него были большие, глубоко посаженные глаза со способными к морганию веками. Вместо волос по голове от центра лба назад проходил небольшой гребешок.
– Я знал одного гавайского пловца на длинные дистанции, который был очень похож на этих инопланетян, – сказал Охаси и облизнул губы. – Кстати, сегодня на встречу с Кобаем вместе с нами приходил буддийский монах с Явы.
– Не вижу связи между пловцом и монахом, – сказал Горе.
– Ты говорил, вы сегодня ничего не выяснили, – вставил Закхейм.
– Монах не общался с ним, – сказал Охаси. – Он отказался, потому что подобная форма земных стремлений немыслима для буддиста. Он просто наблюдал.
Франсин подалась вперед.
– Да?
Ее насторожила явно напускная небрежность, с которой говорил об этом Охаси.
– Реакция монаха была любопытной, – продолжал Охаси. – После этого он несколько часов молчал. Затем он сказал, что эти инопланетяне, вероятно, очень святые существа.
– Святые! – В голосе Закхейма слышалось недовольство вперемешку с иронией.
– Мы неправильно подходим к делу, – сказала Франсин. Она чувствовала себя так, словно ее предали, и прилагала сознательные усилия, чтобы продолжать разговор. – Наш доступ к этим инопланетянам ограничен теми помещениями на корабле, которые они для нас открыли.
– Что находится в остальных частях корабля? – спросил Закхейм.
– Может быть, награды, – сказал Горе.
– Или оружие, способное разнести нас в пух и прах! – огрызнулся Закхейм.
– Модель сеансов тоже неверная, – сказала Франсин.
Охаси кивнул.
– Двенадцати часов в день недостаточно, – сказал он. – Мы должны держать их под постоянным наблюдением.
– Я не это имела в виду, – возразила Франсин. – Им наверняка нужен отдых, так же как и нам. Нет. Я говорила о том, что главы наших команд – люди вроде Лэнгсмита с бедным воображением – имеют полный контроль над тем, как мы проводим время в этих помещениях. Например, что произойдет, если мы попытаемся сломать силовое поле, которое не дает нам прикоснуться к этим созданиям? Что произойдет, если мы приведем собак, чтобы проверить, как на них реагируют животные? – Она вынула из портфеля небольшой плоский диктофон и нажала на кнопку воспроизведения. – Вот, послушайте.
Раздался переливчатый звук:
– Pau’timónsh’ uego’ ikloprépre ‘sauta’ urusa’a’а… – Затем длинная пауза, а вслед за ней: – tu’kimó omo ‘urulig ‘lurulil ‘oog ‘shuquetoé, – еще одна пауза, – sum ‘a ‘suma ‘a ‘uru ‘t ‘shóap!