Машина бытия - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнк Герберт cтр.№ 109

– Ты уже разложил костер? – спросил голос из палатки.

Сэм покачал головой.

– Нет. Хотел сорвать сосновую шишку, чтобы развести его, а эта чертова штука исчезла.

– Стареешь, дедуля, – сказал голос из палатки. – Вот вернемся в город, купи себе очки.

В разговор вклинился еще один голос из палатки:

– Может, хватит уже языком чесать? Спать не даете!

Между тем Сиукурнин на мгновение ощутил сладкую истому. Он почувствовал, как неуправляемо меняется, распространяясь по руке углеродной формы жизни, незамедлительно просачиваясь через поры, между клетками, в вену. Он вытянулся – не больше шести клеток в диаметре – и продолжал тянуться… тянуться…

Длинная, тонкая нить исследовала вену по всей длине. (Здесь раздавались великолепные полифонические вибрации: тихое шипение, и писк, и нахлестывание на фоне прекрасной дроби. Потребовалось несколько минут аккуратной регулировки, прежде чем лейкоциты прекратили свое жадное нападение.)

* * *

Сиукурнин по-своему танцевал от радости. Его голод превратился в едва различимый позыв – тусклое осознание того, что совсем скоро голоду наступит конец.

Тонкой струйкой потекли воспоминания о том, что было до того, как он плыл вверх, и о первых минутах пробуждения сознания на корабле. Этих воспоминаний было недостаточно для того, чтобы напугать его мыслью о том, что они могут завладеть маленьким яйцом, содержащим его сущность… но вполне достаточно, чтобы разжечь его любопытство.

(Видите ли, все Сиукурнины испытывают любопытство, которое невозможно подавить, а чилитигишское самосознание лишь усиливает это качество.)

Сиукурнин плыл, полз, извивался, удлинялся и сжимался. Вниз, вперед, вверх. Теперь ему приходилось отфильтровывать часть окружавшей его «музыки»: хрипы в больших мешках с воздухом, бульканье и колебание жидкостей, потрескивание и посвистывание. Все это так отвлекало. Один из его элементов опутал паутиной голосовые связки хозяина (Сиукурнин называл их «большими вибраторами»). Другая часть охватила речевые центры в мозгу. Жгутики достигли поверхности глаза и сосудов на веках, устанавливая контакт с окружающим миром.

Поначалу он никак не мог сосредоточиться – ведь все вибрации были распределены по отдельным органам чувств; потом искушение стало непреодолимым. (Разве можно его в этом винить?) Сиукурнин согласовал контакт между речевыми центрами и голосовыми связками.

По окруженной соснами поляне разнесся человеческий голос:

– Слушайте! Слушайте! Вода! Сон! Огонь! Есть!

О, какое это было головокружительное ощущение!

Двое прямоходящих – охотники, спящие в палатке, – торопливо выбрались наружу. Один крикнул:

– Давно пора…

Он замолчал. Огня не было. У кострища стоял, вытаращив от ужаса глаза, Сэм. Левую руку он прижимал к горлу, а правой как будто старался что-то оттолкнуть.

Потом Сэм пошатнулся, упал…

В больнице сильные вибрации стихли до уровня отдаленного шипения. Лампа на прикроватном столике была выключена. Но тихое гармоническое отражение от кремовых стен все же перемешивалось с ровным свистом дыхания спящего.

Сэм лежал с закрытыми глазами на спине на единственной в комнате кровати. Его грудь спокойно поднималась и опадала под зеленым гудением одеяла. Где-то рядом пульсирующий мотор исполнял свое облигато. Передвижения городского транспорта вдали сопровождались тихим, привычным гулом, вздохами и скрежетом. Эфир играл виртуозное соло в воздухе в тон волне дезинфицирующего средства. Цокот каблуков медсестры в коридоре добавлял резкий, случайный ритм, вплетавшийся то тут, то там… то тут, то там сквозь другие вибрации, и это будоражило сознание существа на кровати.

(В конце концов теперь он вспомнил долгую, практически непрерывную тишину во время миграции. В некотором роде он изголодался по этим удивительным «шумам».)

Через приоткрытую дверь в палате было слышно, как врач разговаривает с Беверли, женой Сэма. Врач был человеком высокого роста, с носом, напоминавшим птичий клюв. В его образе преобладали розовые и светлые тона, многочисленные оттенки белого. Его руки издавали резкие вскрики, в карманах что-то позвякивало, а изо рта лилось вместе с дыханием гудение табака.

Беверли вызвала странный эффект двойного узнавания: знакомыми казались ее темные волосы, мягкий овал лица, проницательные серовато-зеленые глаза. (Это, конечно, были воспоминания Сэма.) А к этому примешивался яркий взрыв душистой пудры (по-прежнему знакомый, да, но переходящий в неописуемый тон), а также глиссандо золотого ожерелья на фоне зеленого пальто и зеленого костюма, а вокруг – четкий ритм золотисто-бронзовых пуговиц. (Это далеко не все, но для читателя, не обладающего чилитигишским самосознанием, эти эффекты ничего не значат.)

Голос врача, старавшегося осторожно успокоить Беверли, напоминал барабанную дробь.

– Вне всякого сомнения, это какая-то разновидность нарколепсии, – говорил он. – Но лимфатические узлы не увеличены. Пульс и дыхание в норме. Температура поднялась, но это не опасно. Я подозреваю, что это реакция на нервное напряжение. Он много работал?

– Нарколепсия, нарколепсия, нарколепсия, – шептал Сиукурнин губами Сэма.

Хотя… это были уже не совсем губы Сэма. Точнее сказать, это были губы Сэма-Сиукурнина.

Просто нужно понимать, что, имея одиночное эго, весьма сложно понять происходящее. То, что кажется вам странным и непреодолимым, происходило и с Сэмом, и с Сиукурнином. Жгутики Сиукурнина сами по себе расползались и исследовали свое окружение. Теперь он превратился в обширную тонкую сеть, распространившуюся по всему организму хозяина. Там, где он касался нервных клеток – в мозгу и где бы то ни было еще, – происходили тончайшие замещения на субклеточном уровне. Новые воспоминания (воспоминания Сэма) просачивались в Сиукурнина. А воспоминания Сиукурнина, разумеется, просачивались назад в Сэма. (Это один из тех процессов, которые просто не могут быть односторонними.)

* * *

Все зашло так далеко, что Сиукурнин потерял временное миграционное сознание. А Сэм… «он» теперь представлял себя своего рода «иглой» на конце чрезвычайно длинной нитки. Понимаете, «нитка» была цепью эгопамяти Сиукурнина, его прошлым, столь древним, что оно ошеломило сознание Сэма.

(Если открыть прошлое Сиукурнина, выяснится, что в него входят другие существа, и их так много, что число уже не имеет значения. Это поразительный, бесконечный процесс, в ходе которого были разработаны весьма удовлетворительные отношения внутри организма.)

Полностью пробудившись, Сиукурнин теперь понимал необходимость механизма, который заблокировал осознание цепи эгопамяти. В период миграции возникало сильное искушение обратиться внутрь себя к этому слиянию разнообразных форм, инкапсулировать отвлекающие процессы и просто думать, и думать, и думать, и…

Ясно, что это была бы своего рода смерть. (Строго говоря, Сиукурнины не боятся смерти, хотя во время того вектора в их жизненном цикле, который называется «полет радости», они уязвимы.)