– Слуш…
Он резко умолк, схватился левой рукой за стол, правую поднес ко лбу и закрыл глаза. Ни дать ни взять картинка из старинного учебника по актерской игре с подписью: смятение и потрясение.
– Ой, Матерь Божья, Матерь Божья… – затянул он.
– Катаре, тебе плохо?
– Ой, Матерь Божья, синьор комиссар, ну я перепугался! Видать, мне голову напекло!
– Да что с тобой?
– Ничего, синьор комиссар, как вы говорите, так я все слышу. Ухи-то в порядке у меня, это вот глаза как есть дурят! – Все это он произнес в той же позе: рука у лба, глаза закрыты.
– Послушай, я переоделся, там в ванной моя одежда висит…
– Вы переоделись?! – воскликнул Катарелла.
Ему явственно полегчало. Он открыл глаза, убрал руку со лба и уставился на Монтальбано так, будто впервые его видел.
– Так вы ж переоделись!
– Катаре, ну переоделся я, что тут такого удивительного?
– Точно, синьор комиссар, а я-то как обозначился! Я, значит, видел, как вы в одной одежде вошли, а потом смотрю – а вы уже в другой, так я и подумал, что мне по причине жары померещилося. Слава богу, что вы, значится, переоделись!
– Слушай, возьми ее и развесь во дворе, пусть просохнет.
– Исполню сию минуточку!
Уходя, он хотел было прикрыть дверь, но комиссар его остановил:
– Не закрывай, пусть хоть немного продувает.
Раздался звонок по внутренней линии. Это был Мими Ауджелло.
– Сальво, как ты там? Я звонил тебе домой, но ты трубку не берешь, я так и понял, что ты забил на Успение…
– Ты все правильно понял, Мими. Как там Беба? Мальчишка?
– Ох, Сальво, даже не спрашивай. Представляешь, с самого нашего приезда пацан без конца температурил. Мораль: ни единого дня отдыха у нас не было. Только вчера наконец отпустило. А завтра мне на работу выходить…
– Все понял, Мими. Если хочешь остаться еще на недельку, я не против.
– Правда?
– Правда. Привет Бебе и поцелуй за меня сына.
Еще через пять минут зазвонил другой телефон.
– Ох, синьор комиссар! Тут синьор начальник, который вас хочет со скорейшей срочностью…
– Скажи ему, что меня нет.
– А куда я скажу, что вы пошли?
– К зубному.
– У вас чего, зуб болит?
– Нет, Катаре, это ты ему так скажешь.
Да что ж этот «синьор начальник» даже в Успение никак не отвяжется!
Подписывая понемногу разные бумаги, с которыми, по словам Фацио, они затянули уже на несколько месяцев, он машинально поднял глаза. По коридору к его кабинету шел Катарелла. И какая-то странная у него была походка. Взглянув еще раз, он тут же понял, чем именно.
Катарелла пританцовывал. Именно что пританцовывал.
Вышагивал на носочках, разведя руки в стороны и то и дело норовил сделать пируэт. Что это с ним, впрямь голову напекло? Когда Катарелла вошел в кабинет, комиссар заметил, что и глаза у него закрыты. Мать честная, он что, лунатик?
– Катарелла!
Катарелла, который к тому времени уже поравнялся со столом, очумело открыл глаза. Взгляд его где-то витал.
– А? – произнес он.
– Ты чего?
– Ах, синьор комиссар! Там такая девушка, что, если не увидишь, не поверишь! Тютелька в тютельку, как та убитая бедняжка! Мать честная, какая ж красотуля! В жизни ничего подобного не видал!
Стало быть, это Красота с большой буквы сделала походку Катареллы танцующей, а взгляд – мечтательным.
– Запусти ее и позови Фацио.
Монтальбано смотрел, как она приближается из глубины коридора.
Перед ней, буквально согнувшись пополам, семенил Катарелла и как-то странно помахивал рукой, будто подметая пол там, где должна ступить ее нога. Или расстилал перед нею невидимый ковер?
По мере того как девушка подходила все ближе и мало-помалуй все явственнее обрисовывались черты лица, глаза, цвет волос, комиссар так же медленно привставал с места, блаженно чувствуя, что тонет в каком-то сладостном ничто.
Бледное золото прядей,
Синь небесная взгляда,
Кто дал тебе власть такую,
Что мне и себя не надо?
Это четверостишие Пессоа вдруг зазвучало в нем песней.
Усилием воли Монтальбано всплыл из небытия обратно в кабинет. Для этого пришлось нанести себе подлый, низкий удар – столь же болезненный, сколь и необходимый: «Она тебе в дочери годится».
– Я Адриана Морреале.
– Сальво Монтальбано.
– Простите за опоздание, я…
Она опоздала на полчаса.
Они пожали друг другу руки. Рука у комиссара была чуть влажновата от пота, у Адрианы – сухая. И вся она была такая свежая, благоухающая мылом, как будто только что вышла из-под душа, а не с улицы пришла.
– Присаживайтесь. Катарелла, ты сообщил Фацио?
– А?
– Ты сообщил Фацио?
– Исполню сию минуточку, синьор комиссар.
Он вышел, выворачивая голову и до последнего не сводя взгляда с девушки.
Монтальбано воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее получше, и она спокойно позволила себя рассматривать.
Очевидно, давно привыкла.
Узенькие джинсы на длиннющих ногах, голубая рубашка с расстегнутым воротом, босоножки. Пупок наружу не торчал, и это было очко в ее пользу. И было очевидно, что она без лифчика. Ни грамма косметики, никаких украшательств. Что еще она могла сделать?
Если присмотреться, кое-чем она от фотографии сестры все же отличалась. Это объяснялось, разумеется, тем, что Адриана на шесть лет старше, и годы эти дались ей, видимо, нелегко. Та же форма глаз, тот же цвет, но если взгляд Рины сиял детским простодушием, то во взгляде Адрианы его уже не было. А еще у сидевшей напротив девушки была крошечная, едва заметная складка у губ.
– Вы живете в Вигате, с родителями?
– Нет. Я быстро осознала, что мое присутствие им тяжело. Они смотрели на меня, а видели мою пропавшую сестру. Поэтому, когда поступила в университет на медицинский, я купила в Палермо квартиру. Но я часто приезжаю, чтобы не оставлять их надолго одних.
– На каком вы курсе?
– Перешла на третий.
Вошел Фацио и, хотя был предупрежден Катареллой, при виде девушки непроизвольно расширил глаза.
– Меня зовут Фацио.
– Адриана Морреале.