До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - читать онлайн книгу. Автор: Брайан Грин cтр.№ 70

Великолепные умы — редкое явление, но появляющееся в каждой эпохе, — формируются природой, а некоторые в состоянии Божественного вдохновения открывают новые способы формулировать трансцендентное. Их творческие одиссеи разъясняют множество истин, которые невозможно вывести или проверить, предоставляют слово определяющим качествам человеческой природы, которые хранят молчание, пока их не испытаешь.

Творчество

Чувствительность к закономерностям входит в число наших самых мощных навыков выживания. Как отмечалось уже не один раз, мы наблюдаем закономерности, мы переживаем закономерности и, что самое важное, мы на закономерностях учимся. Обманите меня один раз — и пусть вам будет стыдно! Обманите меня дважды, и — хотя, возможно, на этот раз еще преждевременно будет стыдить меня — к третьему или четвертому разу вся ответственность, безусловно, будет лежать на мне. Умение учиться на закономерностях — жизненно важный для выживания талант, который эволюция впечатала в нашу ДНК. Инопланетные пришельцы, заглянувшие на Землю с визитом, могут иметь иную биохимию, но эту концепцию они, скорее всего, поймут без труда; анализ закономерностей почти наверняка сыграл центральную роль в том, что они, как и мы, заняли доминирующее положение на своей планете.

Тем не менее такой межгалактический обмен может и не стать идеальной встречей двух разумов. Некоторые дорогие нашему сердцу закономерности вполне могут поставить наших инопланетных гостей в тупик. Расположите пигменты определенным образом на белом холсте, или отбейте определенные кусочки от мраморной глыбы, или извлеките определенные колебания, раскачав молекулы воздуха, — при этом вы получите определенные паттерны света, текстуры и звука; встречаясь с подобными паттернами, мы, люди, иногда чувствуем, как реальность раскрывается таким способом, о котором мы даже не подозревали. На краткий, но безбрежный, кажется, миг мы можем ощутить, как меняется наше место в мире, как будто нас переносит в иное царство. Если инопланетяне тоже проводили подобные эксперименты, то они поймут, о чем мы говорим. Но, когда мы опишем им нашу внутреннюю реакцию на творческие произведения, они, вполне возможно, просто непонимающе посмотрят на нас в ответ. И поскольку язык способен описать переживания лишь в очень ограниченной степени, инопланетяне, возможно, будут поставлены в тупик, увидев повсюду, на разных континентах, как множество представителей нашего вида поодиночке и группами очень внимательно рассматривают, впитывают, стучат и пиликают, окружая себя художественными и музыкальными мирами.

Инопланетные гости, удивленные нашей реакцией на художественное творчество, скорее всего, удивятся еще сильнее, увидев, как создаются подобные произведения. Чистый лист.

Девственно чистый холст. Бесформенная глыба мрамора. Ком глины. Ненаписанная партитура, ожидающая вдохновения композитора, или написанная и ожидающая, когда ее сыграют. Или споют. Или станцуют. Некоторые представители нашего биологического вида проводят свои дни и ночи, воображая формы, которые они жаждут извлечь из бесформенного, и звуки, которые жаждут излить в тишину. Некоторые готовы растратить ядро своей жизненной энергии, реализуя эти воображаемые видения, сплетая в пространстве и времени узоры, которые могут вызывать восторг или отвращение, которые можно игнорировать или считать самой сутью существования. «Без музыки, — сказал Фридрих Ницше, — жизнь была бы заблуждением»2. А говоря словами героини Джорджа Бернарда Шоу Экрасии, «не будь искусства, жизнь была бы невыносима: действительность слишком груба»3. Но что запускает импульс воображения? Являются ли его катализатором поведенческие инстинкты, сформированные естественным отбором? Или мы издавна транжирим драгоценные ресурсы — время и энергию — на творчество, которое не имеет практически никакого отношения к выживанию и продолжению рода?

Нас выталкивают в этот мир, не спрашивая согласия. Здесь же нам дозволяется наслаждаться жизнью лишь мгновение. Как духоподъемно перехватить бразды правления и создать что-то, что мы можем контролировать, что-то изначально наше, что является отражением того, что мы есть, в чем схвачено наше конкретное представление о человеческом существовании. Хотя многие среди нас отказались бы от возможности поменяться местами с Шекспиром или Бахом, Моцартом или Ван Гогом, Дикинсон или О'Кифф, кто-то подскочил бы до небес, появись у него шанс впитать в себя их творческое мастерство. Осветить реальность бакенами собственного изготовления, тронуть мир работами, порожденными нашей конкретной молекулярной структурой, подготовить опыт, способный выдержать испытание временем. — что ж, все это звучит предельно романтично. Для некоторых творческий процесс исполнен неповторимой магии, они испытывают неукротимую тягу к самовыражению. Другие видят в искусстве возможность поднять свой статус и завоевать уважение. Для третьих это поклон в сторону вечности; плоды нашего творчества, как однажды сказал Кит Харинг, это «поиск бессмертия»4.

Если бы создание и потребление работ, рожденных воображением, было недавним добавлением к спектру вариантов человеческого поведения или если бы эти занятия лишь изредка практиковались в человеческой истории, то они вряд ли раскрывали бы универсальные качества человеческой природы, сформированной в ходе эволюции. В конце концов, некоторые вещи — такие как брюки клеш или жареные бананы — возникают по случайному стечению обстоятельств, так что тщательное исследование подробностей истории их происхождения мало что может нам рассказать. Но факт есть факт, начиная с давних времен и одновременно по всем обитаемым землям мы поем и танцуем, сочиняем музыку и рисуем, лепим, вырезаем и пишем. Возраст древнейших образцов пещерной живописи и тщательно изготовленных погребальных предметов, упоминавшихся в предыдущей главе, составляет 30 000-40 000 лет. Полосы на кости и камне и артефакты, свидетельствующие о художественном творчестве, обнаруживаются на несколько сотен тысяч лет ранее5. Поведение, с которым мы столкнулись, повсеместно, но при этом, в отличие от утоления голода и жажды, а также от продолжения рода, его ценность для выживания неочевидна.

С учетом современной чувственности это, в общем-то, не кажется удивительным. Встретиться с произведением, которое оживляет душу или ввергает нас в слезы, означает выйти за пределы банальной повседневности — и кто не придет в упоение, испытав подобное? Но, как и в случае с поверхностным наблюдением, согласно которому мы едим мороженое потому, что любим сладкое, это объяснение сосредоточено исключительно на наших непосредственных реакциях и потому ограничено основными стимулами творческих наклонностей. Можем ли мы проникнуть глубже? Можем ли мы понять, почему наши пращуры были настолько готовы на время забыть про более чем серьезные проблемы выживания и тратить драгоценное время, энергию и усилия на занятия с воображаемым?

Секс и сладкое

Когда мы говорили о том, как наши древние братья рассказывали истории, мы рассматривали схожий вопрос, и в самом убедительном ответе тогда использовалась метафора с авиатренажером: через творческое использование языка мы переживаем ситуации, знакомые и чужие, которые позволяют расширить и отточить реакцию на различные встречи в реальном мире. Рассказывая, выслушивая, украшая и повторяя истории, мы играли с возможностями, не рискуя пострадать от последствий. Мы проходили маршрут за маршрутом, каждый из которых начинался с вопроса «Что, если?..», и при помощи разума и фантазии исследовали весь спектр возможных исходов. Наше сознание вольно путешествовало по стране придуманных впечатлений, придавая нашей мысли новую гибкость, которая, судя по всему, имеет для выживания немалую ценность.