Мистер Фейрвью появился за матовым стеклом, расплывчатый, как призрак. Он открыл дверь и посмотрел на меня сверху своим длинным старым лицом с немигающими глазами и печальным голосом сказал:
– Уж немаленький ли это Филип?
– Здравствуйте, – сказал я, – скажите, пожалуйста, Лия дома?
– Да, она тут, входи, – сказал он.
Я вошёл. Это был странный дом, очень странный дом, со стен на меня смотрели изображения Иисуса, молитвы и кресты. В доме пахло так, как пах Мистер Дэвидсон, учитель религии в школе, и так, как пахнет в церкви. Пахло Богом, то есть запахом старой бумаги.
Мы прошли в комнату с телевизором, только странность была в том, что телевизора там не было. Мистер Фейрвью поднял свою старую руку и указал на старое Дедушкино зелёное кресло, и я сел в него, и подумал, что Лия, должно быть, чувствует себя странно от того, что папа её похож на Дедушку. Мистер Фейрвью сказал, обращаясь к лестнице:
– Ягнёночек, к тебе друг пришёл.
Я оглядел комнату в поисках доказательств богатства Мистера Фейрвью, ведь это единственная причина, по которой он нравился Дяде Алану, но дорогих вещей там не было. Я смотрел на коричневые брюки Мистера Фейрвью и на его белую рубашку, которую, такое ощущение, в нашем городе и не купишь нигде, а Мистер Фейрвью спросил:
– Следуешь ли ты, Филип, за добрым пастырем?
– Что за добрый пастырь? – спросил я.
– Великий утешник, Филип. Великий утешитель. Тот, кто понимает и разделяет наши страдания, – ответил Мистер Фейрвью.
Я всё ещё не знал ответа, поэтому Мистер Фейрвью сказал:
– Господь Иисус Христос.
– О-о, – проговорил я.
– Добрый пастырь, что отдал жизнь свою за овец своих, – сказал Мистер Фейрвью.
Лицо Мистера Фейрвью на секунду превратилось в овечью морду, и он произнёс: «Бе-е-е Бе-е-е». Я крепко зажмурился и снова открыл глаза. Он снова был собой и сказал:
– Ягнёночек, к тебе друг пришёл.
На этот раз Лия услышала, потому что она отозвалась:
– Иду.
Мистер Фейрвью посмотрел на потолок так, как будто там были написаны слова, которые мог видеть только он, и он прочёл эти невидимые слова вслух:
– Иисус сказал: «Никто не приходит к Отцу, как только через Меня».
Лия галопом слетела по лестнице, словно она была спасающим меня Рыцарем.
Мистер Фейрвью продолжал смотреть вверх и говорил:
– Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет. Бе-е-е Бе-е-е.
Тут все кресты начали дымиться и гореть в моей голове, как тот крест, что Император Константин увидел в небе перед тем, как победил в Войне и обратил весь мир в Христианство.
Потом Лия вошла в комнату и привела всё в норму.
– Папа, мы поднимемся наверх и займёмся домашкой, хорошо? – сказала она.
Её голос был мягче и печальнее, чем я когда-либо слышал, и я подумал, что это смешно, ведь Лия притворяется крутой девочкой, но на самом деле она нежная и даже позволяет Папе называть её Ягнёночком.
Мистер Фейрвью сказал, глядя мне в глаза, а не в потолок:
– Да, да, я вас больше не держу.
Затем он сказал:
– Лучше отрок бедный и мудрый, нежели царь старый и глупый.
Мы поднялись наверх в спальню Лии, на стенах там висели плакаты, и комната была не похожа на остальную часть дома. Я не знал, где была спальня Дэйна.
Лия сказала:
– Прости за Отца.
– Он хороший, – сказал я.
Она закрыла дверь, прекратила запах Бога, и сказала:
– Он не всегда был таким.
– Он не всегда верил в Бога? – спросил я.
– Не так, как сейчас, не так, как когда мама была жива, – сказала она.
Я ничего не сказал, потому что думал, что она не хотела об этом говорить, но она сама продолжила:
– Мама умерла от рака, она болела целую вечность, очень серьёзно болела, а когда она умерла, отец постоянно напивался, он думал, что мы с Дэйном не замечали, что он постоянно на всё натыкается, он думал, что мы не видим. А однажды он просто бросил пить и заменил выпивку Богом.
– Он заставляет тебя ходить в церковь? – спросил я.
– Раньше заставлял. До тех пор, пока к Дэйну не прикопались в школе из-за этого. Теперь он не заставляет нас ходить. Он позволяет нам делать то, что мы хотим на самом деле.
– К Дэйну прикопались? – спросил я.
– Когда он был в девятом, да, но потом он стал драться со всеми, кто называл его религиозным фанатиком, и они перестали его дразнить.
– Ого.
– Я ненавижу Бога, – сказала она.
– Что?
– Я ненавижу Бога, – сказала она.
– Почему?
– Потому что он запрещает делать разные вещи, например, воровать. Но сам он ворует. Он крадёт людей. Он украл папу, и позволил маме умереть. Он видел, как она мучилась от боли, он видел, как она молится, и ничего не сделал. Бог просто смотрит свысока на людей, просящих его о помощи, и ничего не делает, потому что он знает, что чем им больнее, тем сильнее они будут хотеть в него верить. Если бы он был человеком, он бы никому не понравился, так почему его надо любить лишь из-за того, что он Бог?
– Твой отец любит его, – сказал я.
– Он хочет верить, что Мама в Раю, – сказала она.
– Ты тоже так думаешь?
– Иногда. Ты думаешь, твой папа в Раю?
– Нет, пока нет.
– Что ты имеешь в виду?
– Сначала я должен кое-что сделать.
– Что ты имеешь в виду? Типа молиться или что-то вроде этого?
У меня язык чесался всё ей рассказать. Только я знал, что она может отговорить меня от этого, а я не мог позволить Папе вечно терпеть Муки, поэтому я сказал:
– Типа того.
Она прекратила задавать вопросы, спрыгнула с кровати и сказала:
– Подожди тут.
Она вернулась секунд через десять, и у неё в руках была сигарета.
– Где ты это взяла? – спросил я.
Она сказала:
– Это Дэйна.
Она протянула мне прозрачную синюю зажигалку и сказала:
– Мы можем выкурить её в окно.
– Не стоит.
– Почему? Кто так говорит? Бог?
– Твой отец может нас застукать.
– Что с того? Он не заметит даже, – сказала она.
Я думал о том, умирают ли люди от курения, если им одиннадцать, но Лия с незажженной сигаретой во рту уже открывала окно, и на улице дул холодный ветер, холод, холод, ХОЛОД… Поэтому я не снимал куртку, а Лия надела пальто с меховой оторочкой на капюшоне. Она накинула капюшон и стала походить на зверька, такого зверька, который карабкается по деревьям.