Последнее время - читать онлайн книгу. Автор: Шамиль Идиатуллин cтр.№ 39

Уход был неизбежным, хотя Кул благополучно пережил пятнадцатую весну и понял, что будет жить и дальше. Что никто не будет приносить его в жертву. Что Арвуй-кугыза не врал ни про это, ни про зряшность слов пьяного глу́па Кокшавуя. Но это же не значило, что Арвуй-кугыза не врал во всём остальном. И это не значило, что Кул здесь свой. Он чужой. Он всегда будет чужим. Ему здесь нет места. Значит, его место не здесь. Осталось найти где.

В последний раз Кул пошел прямо на восход.

Он знал, что на восход стоят леса, леса и леса, стоят, растут, сплетаются ветвями и корнями в живые стены от подземных до верхненебесных слоев, и стены эти сами образуют бесчисленные слои, как на срезе древнего дуба, где таких слоев сотни и сотни, и ты, как бы ни бежал и ни летел, всегда посредине, так что выбраться наружу невозможно. Не может дерево перестать быть деревом, даже если выскочит из бесконечных колец в качестве ветки, и не может мары перестать быть человеком леса.

Изредка лесные стены перемежаются хищными болотами и очень высокими каменными горами, перебираться через которые мары нельзя: дальше живут слишком злые на мары родственники, выражающие свою злость довольно дикими способами.

Народ, из которого вышел Кул, как и народ, который заставил его жить здесь, явно к этим родственникам не относился, он жил на дневной стороне, но Кул уже сообразил, что если и удастся выйти на ту сторону, то только сделав долгий крюк через лесную, болотную и гористую стороны.

Не удалось.

Кул понял это, когда второй и третий раз прошел мимо приметного камня и специально сломанной ветки, хотя шел строго на восход, как солнце показывало. Понял, но все равно продолжал идти, вышагивать, плестись, вытирая злые слёзы и не присаживаясь для отдыха. Он даже ночью не спал, а брел, ёжась, сквозь отсыревшую темную прохладу под буйный ночной гомон, шелест и пересвист, иногда тупо замерев в середке куста или уткнувшись лбом в бросившийся навстречу ствол: не мог вспомнить, как положено из таких затруднений выбираться.

Ствол оказался опорой разрушенного забора, за которым затянутыми мхом кучами упокоились останки древних избушек. Они были странными, а еще более странными были высившиеся за избушками груды камней, когда-то складывавшихся в стены домов, в том числе высоких, как деревья.

Люди в каменных домах не живут. В каменных пещерах живут безумные медведи, летучие мыши и шестипалые дикари, но не здесь, а на закате. А Кул шел на восход.

Он даже немного испугался и пошел быстрее, на ровном месте провалившись по колено в труху, взлетевшую округлым столбом в лунном свете и опускавшуюся на мшистые языки долго, очень долго после того, как Кул уже перелез через несколько бугров, за которыми лес стал обыкновенным.

Когда сквозь ветки пробилось солнце, Кул стоял возле буреломной кучи, щурясь и покачиваясь, и пытался сообразить, что за странный звук слышит. Он понял, что это ручей. Он понял, что страшно хочет пить. Он подошел на негнущихся ногах к мягкому ложу искрящегося и елозящего будто спросонок ручья, осторожно присел, черпанул, глотнул раз и другой и обнаружил, что сил нет.

Кул сунулся коленом и лбом в мягкое дно ручья и в его тонкое морозное тело, замер на миг, чтобы не упасть дальше, выдохнул и не упал, а осторожно лег всем телом, с болезненным восторгом чувствуя, как медово немеют горящие от усталости мышцы и утомленные толчками в землю и воздух кости, а с ними и стоящая в горле тоска. Немеет, растворяется и уносится вниз по течению.

Без тоски было хорошо, как без зубной боли.

Холод ухватил за скулы, втек в ноздри и пустил ласковые ледяные щупальца к глазам и языку. Это было немножко страшно, но почти приятно. Вот и ладно, подумал Кул с равнодушным облегчением.

И тут гладкое дно стало бугристым, зашевелилось, поднимая то плечо, то крестец Кула, с плеском выдернуло его из воды, схватило за ремешки на плечах и потащило на берег.

Кул возмутился, но сил выразить возмущение словом или движением не было, поэтому он просто терпел режущее неудобство в груди, спине и подмышках, а потом лежал и смотрел на бегающего перед ним…

Описать, кто бегал перед ним, Кул, наверное, не смог бы даже сейчас. Махись выглядел то ли как беспощадно перекормленный бородатый ребенок, то ли как взрослый, которого небо или хотя бы вековая сосна старались вколотить в землю, но не преуспели, потому что даже земля таких не принимает. Одет он был неладно – примерно как мары или, точнее, кырымары, но верхняя рубаха была нерасшитой, запахивалась на неправильную сторону, и ее странная темная ткань серебрилась на сгибах, впрочем, после изумительно быстрого высыхания становясь как будто обычным нарочито невыделанным холстом.

Ростом Махись был Кулу по грудь, лицо у него было круглым, плоским и бледным, нос крючком, глаза нараспашку и желтые, сова совой, только бородатая, а что под бородой, больше похожей на серый войлочный ком, – не видно, и слава небу. Кабы Кул сразу увидал, как Махись распахивает бороду, показывая пасть, в которой вместо зубов мелькает бегучим блеском решеточка, напоминающая высушенное крыло медной стрекозы, он бы рухнул обратно в ручей и не позволил себя оттуда достать.

С таким ртом Махись, конечно, не умел говорить. Зато он всё понимал.

Зато он умел слушать.

Зато он умел появляться перед Кулом, когда это необходимо, и исчезать, когда не был нужен.

Зато он стал другом Кула, единственным настоящим.

Зато он спас его тогда и вывел из чащи.

Он и дальше спасал Кула: разок вытащил из костра, не раз заставил затопить печку, принес, сунул в рот и велел разжевать какую-то траву, когда Кул умирал от жара. И просто своим присутствием спасал. Человек один не может. А вдвоем может почти всё.

Только выйти из земли мары, если это запрещено, не может. Но этого никто не может: ни один, ни вдвоем, будь он хоть дитя земли Махись, хоть дитя неба Иненармонь.

Так, по крайней мере, думал Кул.

3

Их появление должно было испугать Кула: чужие, несвежие, в странный день неумираний, исчезновений и негасимого пожара. Но не испугало. Нашлись причины.

Они не стали подходить к костру без спроса и вежливо дождались, пока Кул заметит, оценит их внешность, изможденность и сдерживаемый, но очевидный голод и пригласит подойти присесть да отведать, чем небо одарило. Но ждали они близко от навеса, там, куда невозможно подойти не замеченным Кулом, – а он не заметил ничего, хотя с мальства привык поглядывать во все стороны, пока бодрствует, да и спать вполглаза. Тем более когда упражнялся с палкой и без нее – смысл-то представлять бой, если не зришь поля боя. И споласкиваясь после упражнений, тоже вокруг поглядывал, и пристегивая штаны, и накидываясь покрывалом, и садясь у костра. Не шел никто ни от холма, ни от леса. А если бы и шел, то длилось бы это долго. Парочка же выглядела так, будто очень долго как раз стояла, ожидаючи.

Махись бы наверняка заметил, он замечал всё, что могло оказаться опасным. А решительного вида муж средних лет и молодая, сильная, судя по осанке, жена, оба пугающе загорелые, оба усталые и припорошенные лесной пыльцой и сором, оба в незнакомой варварской одежде, оба с неправильными, плохо прикрытыми косами могли оказаться опасными, несмотря на доброжелательность лиц и явную пятипалость. Но Махись, поди, опять зарылся от жары в дно ручья или родника.