Алмазы для Бульварного кольца - читать онлайн книгу. Автор: Ринат Валиуллин cтр.№ 52

Здесь Оливия осеклась, потому что перед ее глазами появилась улыбающаяся дочь, потом скорбное лицо матери, а за ними – лицо Тито Шангонго, именно оно гарантировало ей позже, что семья ее будет в безопасности, именно Тито устроил ее на работу в госпиталь, где она тащила дальше свой крест – теперь уже Красный. Она вспомнила джунгли людей, через которые ей пришлось продираться, чтобы только увидеть Тито, как долго искала с ним встречи, понимая, что только он мог повлиять на судьбу мужа, вытащить его из тюрьмы.

Первый пункт закрыть было непросто, точнее сказать – просто невозможно. Только спустя время, рискуя жизнью, ей наконец удалось выйти на людей из близкого окружения Тито. Невольно на коже Оливии выступили мурашки, как всякий раз, когда она вспоминала ту первую встречу, когда ей завязали глаза и долго везли неизвестно куда, потом провели к нему в кабинет, где она встретилась с ним лицом к лицу. Что-то было в этом лице чарующее, несмотря на то, что оно было в темных очках, голос его, глубокий и спокойный, внушал доверие. Оливия помнила как сейчас, когда в ответ на ее мольбу Тито вдруг замолчал, подошел к ней сзади и обнял за плечи: «Твоего мужа казнили сегодня утром вместе с другими фракционерами. Их расстреливали на краю пропасти Тундавала, рядом с Лубанго. Это ущелье глубиной в четыреста метров стало братской могилой для тысяч ангольцев. Мне передали, что “Старик” был вне себя от злости, что он орал на подчиненных, требуя казнить по малейшему подозрению и доносу, топал ножками, стучал по столу детскими кулачками и все время повторял, что на разборки и следствие времени нет! В руководстве Партии говорят, было казнено тридцать тысяч человек. Некоторые называют цифру в восемьдесят тысяч. Девятая бригада ФАПЛА, перешедшая на сторону фракционеров и Ниту Алвеша, была разоружена и расформирована кубинцами». Голос Тито был все такой же сдержанный, почти спокойный, но слышать его уже не было сил. «Не верю! Гады, бандиты, убийцы!» – Оливия разрыдалась на плече Тито. Тот терпеливо выдержал этот крик скорби и одновременно гнева, поглаживая ее по голове: «Поплачь, поплачь, девочка, тебе это необходимо…».

* * *

Гриша, используя свои широченные связи, которыми он оброс за месяцы регулярных прилетов в Анголу, словно океанический лайнер моллюсками, делал все, чтобы помочь Олегу вернуться в строй. После предпринятых поисков решения проблемы ему удалось через своих гражданских сделать почти невозможное – заручиться поддержкой врача-вьетнамца, работавшего в кубинском госпитале. Врач поставил Олега на ноги, применив редкую и почти неведомую в то время в СССР методику иглоукалывания. Несмотря на то, что поначалу вопрос стоял так, что его могли отправить долечиваться в Союз, Олег, практически полностью восстановившись, был оставлен на службе в Анголе и снова возвращен на летную работу.

Перед отъездом из миссии от дежурного Олег узнал, что после налета на Ондживу юаровцы захватили в плен прапорщика Николая Стрельцова и переправили его в столицу, Преторию. В местную прессу случайно просочилась заметка о «русском уорент-офицере второго класса», который при задержании во время операции против организации СВАПО на юге Анголы, оказав сопротивление, застрелил юаровского солдата. «Пропаганда у них на Западе работает не хуже нашей», – подумал тогда про себя Олег, и потому верить новости не спешил. Еще сообщалось, что Стрельцова долгое время держали в одиночной камере, и за убийство военнослужащего ему грозило не менее сотни лет каторги – считай, что пожизненно. Если бы не Международный Красный крест и Эмма Йенсен, чье имя упоминалось в сообщении, о прапорщике так ничего бы и не узнали. По словам дежурного, там же в Претории, в одном из столичных военных моргов содержатся и тела двух женщин, одна из которых – жена Стрельцова, Полина: «Значит можно надеяться на нескорый, но все-таки обмен», – заключил Олег и отправился в отведенную ему в миссии комнату собирать пожитки.

Из разговоров с другом в последнее время, прямо его об этом не спрашивая, Григорий, тем не менее, понял, что Олег так ничего и не написал Лизе ни об окружении, ни о восьми сутках своих мытарств, ни о том, что его здоровье с огромным трудом и неимоверными усилиями врачей удалось восстановить. Гриша понимал, что молчать об этом его заставляло не только нежелание беспокоить жену и близких, но и случившаяся близость с Оливией, которой он стыдится как проявления своей слабости. Однако, будучи другом и вовсе не чужим Лизе человеком, Гриша посчитал, что не может держать ее в неведении. Смягчая детали, как мог, он в общих чертах рассказал ей в письме о том, что произошло с Олегом еще совсем недавно, начав, конечно же, с того, что сейчас он уже в полном порядке. Письмо удалось передать с отъезжавшим в Союз специалистом из Гидропроекта, так что уже на следующий день (невероятно!) оно было опущено в московский городской почтовый ящик в приложенном к нему московском конверте с самым что ни на есть реальным городским адресом Лизы. Минуя военную цензуру, письмо дошло до нее через 48 часов после того, как было отправлено с оказией из Луанды.

* * *

В кухню, где среди ночи все еще горел свет, вошла мать Лизы и сразу увидела залитое слезами лицо дочери. Лиза сидела в верхней одежде, словно только что вернулась с улицы или, наоборот, собиралась уходить. Увидев мать, она обняла ее и еще сильнее зарыдала у нее на плече.

– Ты к этому, к Игорю своему, что ли?

– Нет, с чего ты взяла?

– Я хоть и плохо вижу, но слышу пока хорошо. Он же звонит тебе каждый день.

– Звонит.

– Не нравится мне все это. Некрасиво это.

– Мама, в жизни вообще мало красивого.

– Это правда. Бабы рожают – мужики пьют. Я когда родила, пришел твой отец. Ему сказали, что дочь. Так тот только рукой махнул и ушел. Не поздравил. Ничего. Я помню, ревела. В палате. А через месяц, хоть и говорят, если кормишь грудью, не забеременеешь. Но не я. Месяц! Куда опять-то? Пошла на один-единственный аборт в своей жизни. А он сказал, ты моего сына убила! Если бы он не пил – не гулял, и я бы, наверное, не сделала этого. И был бы сын! Мне сказала потом медсестра. Я ведь тебе об этом никогда не рассказывала, все в себе носила.

Лиза смотрела на мать с нескрываемым удивлением. Никогда в жизни она не была еще с ней такой откровенной.

– Зачем я тебе это все рассказываю, сама не знаю. Просто вижу, что-то с тобой неладное творится. Хочется уберечь от глупых ошибок.

– Когда я готова любить так, как хотела до этого всю жизнь, я знала, как сделать человека счастливым. А он уже столько времени далеко, не со мной.

– Разлюбила?

– Нет, наверное. Просто перестала скучать по нему. Было такое чувство, будто душа зачерствела. До этого самого дня. – Лиза показала матери письмо в конверте с московским адресом.

– Что это, от него? – она тщетно пыталась разглядеть строчки своим полуслепыми глазами: – Читай сама!..

Лиза, продолжая глотать слезы, прочитала вслух пришедшее сегодня послание от Григория.

– А теперь слушай, девочка моя. Я ничего не буду тебе говорить, – успокоила она Лизу, гладя ее светлые, коротко стриженые волосы. – Но если он тебе дорог, ты должна сама найти способ съездить к нему и во всем признаться. Как говорят, если любит – простит.