Жертва первой ошибки - читать онлайн книгу. Автор: Мария Воронова cтр.№ 15

Когда судили Кирилла, профессор сказал, что у маньяков есть одна общая черта – они ничтожны, и пока это единственное утверждение, с которым можно согласиться и выносить на суд ученого сообщества. Да, в одном случае маньяк занимал высокий пост, но только благодаря тому, что родился в семье крупного руководителя.

Интересно, кстати, позволят ли Вите и Михаилу Семеновичу работать с этим случаем? Было бы неплохо, ведь тут маньяк как раз не расстрелян, а находится на принудительном лечении, и психика его доступна для исследования. Только если его признали невменяемым по блату, то по этому же самому блату могут и запретить проводить с ним научную работу. А вот маньяка, пойманного Макаровым, почему бы не включить? Дело давнее, конечно, но срок хранения не вышел, все бумаги должны лежать в архиве, и история такая жуткая, что люди наверняка живо ее помнят.

Да, хорошо бы расспросить Макарова, ему, наверное, приятно будет вспомнить молодость, но боже мой, как не хочется связываться с ним…

– С другой стороны, – вдруг сказала Гортензия Андреевна, отложив вязание, – если бы люди по деловым вопросам общались только с теми, кто им нравится, человечество до сих пор не вылезло бы из пещер и шкур.

⁂

Федор любил ездить в Москву ночными поездами. Нравилось засыпать под стук колес в мерно покачивающемся вагоне, нравились стальные подстаканники и темный тягучий чай. Злые языки утверждали, будто проводницы для цвета добавляют соду, чем экономят на заварке, но Федор все равно пил железнодорожный чай и потом с удовольствием ложился на хрустящие, но все равно чуть влажные простыни спального вагона.

Иногда везло с попутчиками, иногда не очень. Если попадалась женщина, то Федор деликатно выходил из купе и подолгу стоял у окна в коридоре, глядя, как болотистый лесок сменяется полем, потом проносится мимо ряд изб, то мрачно-бревенчатых, а то, наоборот, выкрашенных в веселенький голубой цвет, крепких или не очень, но с обязательно покосившимися сенями.

Зимой, а особенно поздней осенью, ночь накрывала землю рано, и в темноте угадывались только очертания домов да горели уютным теплым светом одинокие окошки, а иногда и вовсе ничего не было видно. Зато летом солнце, давно ушедшее за горизонт, долго еще освещало небо чудесным и немного таинственным теплым светом, и видно было далеко, как днем.

Наверное, ему просто нравилось быть пассажиром, хоть на несколько часов выпадать из привычного хода жизни ни на что не влиять и не принимать решений.

Но в этот раз секретарша взяла ему билеты на самолет, несусветная глупость. Аэропорт далеко, приезжать надо заранее, рейс могут задержать или вообще отменить, и в итоге времени потратишь столько же, а нервов в сто раз больше. Федор хотел выругать секретаршу за самоуправство, но сообразил, что лето, пора отпусков, все билеты раскуплены, а к кому обратиться, девчонка еще не знала, вот и взяла на самолет, а теперь расписывает ему удобства авиаперевозок.

В Москве его приняли так хорошо, что стоило потерпеть неудобную дорогу.

Не сказали ничего определенного, но опытный аппаратчик Федор видел, что отношение к нему сильных мира сего неуловимо изменилось. Его приветствовали как своего, представляли руководителям, от которых прежде он удостаивался только милостивого кивка, и принимали в откровенные до интимности беседы. Высокий чин из прокуратуры спросил, как здоровье не просто супруги, а Татьяны Ивановны, и это был красноречивый признак, что скоро его переведут в Москву.

Опустившись в кресло самолета и пристегнув ремень, Федор закрыл глаза и погрузился в мечты о своей будущей московской жизни. Другая должность, другая специфика работы, но он быстро вникнет, об этом волноваться нечего.

Татьяна, ясное дело, поедет с ним. Губы подует, конечно, чтобы он понимал, на какие жертвы ей приходится идти ради семьи. Ну да, должность доцента кафедры истории университета ей в Москве вряд ли предложат, придется искать что попроще, но мужа одного она точно не отпустит. Зато Ленка в Ленинграде останется, что отлично, а то от ее скандалов с матерью дома сделалось совершенно невыносимо. Пусть поживет сама, хлебнет самостоятельности полным ртом, может, начнет что-то проясняться в голове.

Федор улыбнулся. Нет, пожалуй, до должности Генерального прокурора ему не дорасти ни при каких обстоятельствах. Надо это понимать, но попытаться стоит, а там как знать…

Вдруг его славный путь будут еще ставить в пример будущим поколениям?

Тут на ум пришла Гортензия Андреевна, и настроение испортилось. Вообще визит Ленкиной первой учительницы беспокоил, как гвоздь в ботинке, вроде бы привык, притерпелся и забыл, но другой раз неловко наступишь, и ужалит.

Старуха позвонила ему домой, потребовала аудиенции так, будто имела на это право, и в назначенный час явилась к нему на службу в компании опального Башмачникова и какой-то горы мускулов с безмятежной улыбкой.

Федор поморщился. К Башмачникову в их среде было двойственное отношение, что-то вроде корпускулярно-волнового дуализма. Его теории, в чем бы там они ни состояли, считалось модным обсуждать среди жен, и книга его тоже читалась с удовольствием, но сам Михаил Семенович был, что называется, не вхож. Слишком смелый, слишком неудобный, слишком опасный. Сходить к нему на прием – да, пригласить в дом – нет, нет и еще раз нет. Заплатить за этот прием круглую сумму – пожалуйста, оказать протекцию – ни в коем случае.

Фамилия его была на слуху не только из-за смелых идей, но и главным образом потому, что Башмачников был тем самым строптивым родственником Тумановых, не желавшим отдавать им дачу, и ленинградский бомонд отвергал его именно поэтому. Зачем вставать на сторону врага королей дефицита? Новая финская мебель всяко дороже, чем дружба с психиатром, пусть и доктором наук.

Федор тоже не собирался портить себе жизнь невыгодной дружбой, но из любопытства хотел спросить, насколько обоснованными были притязания Башмачникова на тот участок и с какой целью он, отступая, засыпал землю каким-то говном? Жест, конечно, эффектный, но мало вяжущийся с образом интеллигентного человека.

Но Башмачников заговорил сразу с порога, и мысли о чужих семейных дрязгах тут же вылетели у Федора из головы.

Он кивал, улыбался, а в груди поднималось что-то противное, холодное и липкое. Может быть, страх, а может, что-то еще.

Федор попросил секретаршу сделать чаю, сам состроил максимально доброжелательную и заинтересованную физиономию, задал несколько вопросов, не столько из любопытства, сколько показывая, что вник, и заключил, что тема действительно важная, поэтому Башмачников может всецело рассчитывать на его поддержку.

Если в городе вдруг появляется маньяк, то такие дела он берет под свой личный контроль, поэтому сотрудничество психиатров со следствием будет согласовано.

После ухода Башмачникова Федор долго ходил по кабинету, смотрел в окно, и только к вечеру удалось слегка привести мысли в порядок, а успокоился он только на следующее утро.

Вдохнул аромат свежемолотого кофе и овсяной каши на молоке, и понял, что жизнь идет прежним порядком, и беспокоиться не о чем. Прошло без малого двадцать лет, и те, кто знает правду, давно мертвы, а остальные пусть говорят что хотят.