Про тайгу и про охоту. Воспоминания, рекомендации, извлечения - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Житенёв cтр.№ 34

Уже через несколько поездок сживаешься с конём и чувствуешь, как ты зависишь от него – от его настроения, от его нрава, от его отношения к тебе. Мне повезло! У меня был очень хороший конь. Мне ведь его отдал Юра Бедарев, мой одногодок, лесник заповедника. Потом мы с ним очень сдружились, ходили вместе в тайгу, спали бок о бок в снегу у костра, охотились на марала на реву. Он многому меня научил, этот первоклассный таёжник с трёхклассным всего образованием. Но это другая тема и другой разговор.

Так вот, мой Чалка перебродил реку почти в любом месте, чуть ли не всплывая, когда вода подходила под самое седло и мне приходилось задирать ноги и ставить их на переднюю луку, чтобы не промочить обувь. Однажды нас сбило на быстром течении на глубоком перекате (вода прибыла сильно после дождей!). Я сполз с седла и плыл, держась за луку, а конь тащил меня, пока нас не вынесло на мелкое место. Я полностью доверял Чалке ночью на самых опасных местах тропы, которая была порой настолько узка, что одно стремя висело над обрывом, а другое, звякая, касалось скалы. В таких случаях кажется, что ты плывёшь над миром, не соприкасаясь с землёй, и открыты глаза у тебя или закрыты, значения не имеет, потому что темнота абсолютна, и только лёгкий звук прикосновения стремени к скале, напоминает, что ты на земле.

Я старался холить моего верного и практически единственного спутника по переездам в горах, потому что понимал, что от него зависит моё здоровье, а порой и жизнь. Иногда с нами отправлялся Аргут, восточносибирская лайка, мощный и чрезвычайно драчливый кобель, весь белый, и только щёки у него были черными да одно ухо. Как мог, я берёг Чалого. Алтайцы надо мной слегка посмеивались, но на спусках я всегда спешивался и вёл его в поводу. В середине большого перехода я обязательно кормил Чалого овсом, не забывая и про свой обед – чаёк.

В алтайских сказаниях у богатырей самый близкий друг и помощник – богатырский конь. Герой и его конь всегда неразлучны, всегда выручают друг друга из беды, причём конь даже чаще. В алтайском героическом эпосе существует буквально культ обожествления коня. «В сердце женщины живёт одетый в броню сверкающий мужчина; в сердце мужчины живёт оседланный огненный конь», – так пели народные сказители.

В камере одного из Пазырыкских курганов обнаружили несколько коней, принесённых в жертву. Все они были украшены, убраны богатыми сбруями. Примером может служить роскошная маска, изображающая нападение барса на северного оленя. Его символизируют рога, сшитые из кожи. Отростки рогов оканчиваются многочисленными кисточками из конского волоса, который окрашен в красный цвет. Глаза барса – это небольшие золотые кружки, такие же – на лапах и передней половине тела. Золотом украшали не только тела умерших людей! Видимо, это был один из любимых коней захороненного в соседней камере алтайского вельможи.

Конская маска из Пазырыкского кургана (по книге С.И. и Н.М.Руденко «Искусство скифов Алтая», М., 1949 г.).

В шаманских мистериях конь играл одну из главных ролей. Его приносили в жертву, а шаман (по-алтайски – кам) как бы устремлялся на нём к Ульгеню, высшему алтайскому божеству, повелителю людей, скота и всего сущего на Земле. Вот как описывает это Г. Д. Гребенщиков в своей книге «Моя Сибирь», изданной Музеем истории литературы, искусства и культуры Алтая в Барнауле.

Шкура жертвенного коня на шесте (рис. А. А. Шишова из книги «Когутэй», М-Л., 1935).

«… во всём шамана выручает конь, вернее, душа того коня, который приносится в жертву при камлании. Конь в это время стоит у коновязи и ждёт своего страшного конца – мгновенной растяжки всех его четырёх ног в разные концы сильными и многочисленными участниками будущего пира, после чего шаман делает «пух-шу-ляр», то есть удар ножом в чувствительное место шеи, и шкура тут же развешивается головой к небу на длинную жердь, поднимающуюся вкось и кверху…». Эти камлания и жертвоприношения запечатлены на картинах выдающегося алтайского художника Г. И. Чорос-Гуркина, который был незаконно репрессирован и расстрелян в 1937 году.

Но далее. «…Уже снята шкура с жертвенного коня буланой масти и висит на длинной жерди головой к востоку и вверх, хвостом к западу и вниз, изображая скачущего в небеса коня… Шаман делает зыбкое и лёгкое движение вправо, потом влево, негромко ударяет в бубен и произносит еле слышно, как стон спросонья:

– Ок-пуруй! – и, гордо поднимая голову, но не открывая глаз, торжественно шепчет:

– Мой конь стоит передо мной, буланый, созданный из дыхания Ульгеня, солнечных нитей, горящих углей и молочного пара. Усиливая и затягивая слова, шаман продолжает мистерию:

– Я, шаман Карамес, сын сынов и внуков первого великого шамана, обманувшего самого Эрлика (дух зла – Д.Ж.), я говорю: седло на моём коне из утреннего ветра. Подпруги сплетены из молний. Узда из радуги и зорь вечерних, ок-пуруй! Ок-пуруй!.. Хвост и грива из облаков кудрявых, что надышала в эту ночь Катунь (самая крупная река Горного Алтая, также обожествляемая древними алтайцами – Д.Ж.). Глаза коня, как горные озёра, таинственны, ясны и глубоки… Ок-пуруй! Копыта у коня, как яшмовые горы… Мой надёжен, верен конь!

Шаман всё повышает голос.

– Я смело поднимаю от земной пыли подол моих одежд… Я ставлю ногу в стремя, звонкое, как крик марала в августе.

Ускоряя пляску, расширяя её круги, шаман поёт уже полной грудью:

– Ок-пуруй! Ок-пуруй! Я сел на моего коня… Я взялся за поводья, мягкие, как косы молодой невесты. Я припадаю к его шее, мягкой и душистой, как летние травы… Вот я закрыл глаза… От сладости материнского баюканья я закрыл глаза… Буланый конь галопом зыбким меня укачал… Ок-пуруй! Буланый конь понёс меня на небеса… К Ульгеню!.. К Богу светлого покоя, к Богу радости, к Богу голубых видений… К Богу ленивых снов… В бесконечность неба… Ок-пуруй!..

…Слова «Ок-пуруй» являются самыми действенными. Их можно сравнить с молотом, которым шаман забивает свои самые сильные гвозди – мысли при молитвах или заклинаниях».

И, тем не менее, это обожествление коня не мешает алтайцам использовать его как обычный скот.

Лесники Алтайского заповедника. 1958 год.