Про тайгу и про охоту. Воспоминания, рекомендации, извлечения - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Житенёв cтр.№ 31

Деревянные лодки раньше почти повсеместно было принято смолить. Но не той смолой-живицей, которую собирают вздымщики в леспромхозах, и не той, которую можно наковырять в трещинах коры елей и сосен (тоже ведь живица). Смолят лодки смолой, которая получается в результате сухой перегонки смолистых сосновых пней.

Нынче просмолка лодок не в моде. Чтоб «красивше» было, красят масляной краской, словно она может защитить дерево от намокания. Мало того, что обшивка лодки всё равно намокнет, под слоем краски она сохнуть не будет, а потому быстрее загниёт и выйдет из строя,

Не то просмоленная насухую и проконопаченная смоляной конопаткой! Такая лодка служит долго, особенно если её после ледостава вытащить под навес, а весной, перед спуском на воду, снова тщательно просмолить. На Печоре, где я прожил долго, летом без лодки никуда. От ледохода до ледостава она «не вылезает» из воды.

В годы, когда я там жил, работая в заповеднике, смолу гнали лесники в соседней (50 км вверх по Печоре) деревне Волоснице и привозили в наш посёлок Якшу. Однажды к сроку привезти не успели, потому что рано растеплело и санная дорога рухнула, одним словом, мы остались без смолы. А лодки-то готовить надо. Ледоход на носу, а с ним и открытие весенней охоты. Остаться без транспорта в такую пору, смерти, как говорится, подобно.

– Ничего, – сказал мне мой сосед Юрий Иванович Лызлов, главный механик заповедника. – Что-нибудь придумаем. Не боги горшки обжигают. Сами смолы нагоним.

Сказано – сделано. Сперва мы пошли за посёлок и на окраине бывшего аэродрома накорчевали старых сосновых пней, нарубили, накололи их на поленья помельче и свалили в рыхлую кучу, чтобы смольё солнышком подсушило да весенним ветерком пообдуло. Затем в днище старой двухсотлитровой бочки из-под бензина Юра вырезал электросваркой отверстие примерно в половину дна. Это для того, чтобы в бочку можно было загружать смольё. После этого в заливочное отверстие, куда пробка ввинчивается, была вварена двухдюймовая труба длиной метра два-два с половиной.

– Хорошо бы подлиннее метра на полтора, – сказал Юра.

Однако такой мы не нашли. Тот конец, который мы приварили к бочке, был изогнут.

– Ну вот, – довольно улыбнулся Юра, – теперь не сомневайся, смолы нагоним, сколь хошь.

А я и не сомневался, поскольку знал, что если Юрий Иванович за что-нибудь взялся, дело это он обязательно доведёт до конца. Мы запрягли коня в сани и отвезли бочку с трубой за посёлок к заготовленному смолью. На следующий день заработала наша смолокурка.

Смолокурка.

Первым делом мы нагребли из песка и земли возвышение, холмик, и на него водрузили бочку кверху отверстием для загрузки смолья. Труба, что отходила снизу от бочки, была поставлена горизонтально, но с небольшим уклоном, чтобы смола могла стекать наружу. Под трубу мы нагребли насыпь так, что она проходила словно в корыте, а под её отверстие поставили казан, чугунный котёл.

– Ну, загружаем смольё, – скомандовал Юра, и мы стали запихивать в бочку поколотые на полешки смолёвые пеньки. Набили ими бочку под завязку. Отверстие сверху закрыли приготовленным металлическим листом, завалили мокрой глиной и замазали все щели.

– Теперь хороший костёр нужен, – распорядился Юра.

Мы натаскали сушняка, остатки смолья также уложили вокруг бочки. Особенно старались наши сыновья-третьеклассники – Юрин Игорь и мой Артём. И вот к их радости костёр запылал. До чего же мальчишки любят костры! Да и мы, взрослые, впрочем, любим живой огонь не меньше их.

– А ну-ка, парни, скорее поверх трубы снег укладывайте! – крикнул Юра, и мальчишки притащили в ведре мокрого снега и завалили им трубу от бочки до самого конца.

Вот и получился у нас аппарат для сухой перегонки древесины. Не прошло и четверти часа, как бочка накалилась, из трубы закурился легкий ароматный дымок, закапала и потекла тонкой струйкой смоляная вода-конденсат, а за ней и настоящая смола. Теперь оставалось только подкладывать в костёр дрова, добавлять снег вместо растаявшего да замазывать трещины в подсыхающей глине.

Через некоторое время подул ветерок и костёр загудел. Процесс пошёл настолько активно, что из трубы валил смоляной дым, не успевая конденсироваться. Пришлось немного раскидать костёр, потому что продукт буквально вылетал на ветер.

Не помню, сколько ушло у нас времени, чтобы перегнать одну закладку смолья. Кажется, около двух часов. Выгнали мы тогда смолы два казана, чего нам обоим хватило с лихвой, да ещё и осталось. Лодки мы высмолили на славу, и до начала ледохода они успели просохнуть.

Да, кстати! Уголь, остающийся после перегонки, твёрд и звонок. Для приготовления шашлыков лучше не придумаешь.

Дело происходило в Алтайском заповеднике, где я тогда работал начальником Чулышманского отдела. Спуск к кордону Чодро был длинным и крутым. Февральское солнце растопило сверху снег, к ночи он замёрз, и серпантин конной тропы обледенел. Солнце уже село, а нам с Чалкой, моим верным конём, оставалось ещё километра полтора спуска да два по долине до дома. Чалого я вёл в поводу, потому что в седле, конечно же, не усидел бы, да и мой конь уже устал после дневного перехода по почти неторенной зимней горной тропе.

Оступаясь, оскальзываясь и порой падая, мы крутили по извивам тропы, а она всё не кончалась. Иногда мы вместе с конём скользили мимо неё по склону, а когда останавливались, я оказывался у Чалого между ног. Повод не давал мне укатиться дальше, а Чалый, вздыхая и пуская на меня пену с удил, терпеливо ждал, когда я подтянусь на поводе и выползу на тропу. Арчимаки, перемётные сумы, постоянно съезжали ему почти на шею, но конь мой терпел.

В долину мы спустились, когда уже совсем стемнело. Мы были совершенно мокрые и от сырого снега снаружи, и от пота – изнутри. Поправив арчимаки и подтянув подпруги, я навалился руками и головой на седло, чтобы хоть немного отдохнуть. Сил не было совершенно. Ноги дрожали и подкашивались. И вдруг я почувствовал, как Чалка дёргает меня зубами за рукав куртки, словно старается сказать: «Давай, хозяин, держись! Давай вперёд! До дома-то – всего ничего!».

Я забрался в седло. Чалый быстро запереступал по ровной дороге, и минут через двадцать мы были дома.

Начав работать начальником Чулышманского отдела Алтайского заповедника, я впервые в жизни сел в седло и не вылезал из него почти год. По горным верховым, а часто и по звериным тропам, по бурным чулышманским перекатам и струящимся осыпям-курумам с катящимися камнями, болотистой высокогорной тайгой между пихт, елей и кедров, по-над полукилометровыми обрывами, во все времена года, шагом, рысью и галопом я проехал на своём верном Чалом около двух тысяч километров, как недавно подсчитал.