Тьёрд сказал, что надо их остановить. Он не сдержал слово, но, может быть, я смогу убедить своих упрямых сородичей хотя бы… попытаться…
У всего этого есть лишь одно определение – предательство.
Мое.
Предательство своей крови, своего рождения и своей земли.
В обмен на выживание хотя бы тех немногих северян, что еще остались и сопротивляются из последних сил.
Я не хочу, чтобы мой сын – наполовину северянин – даже не знал своего народа. И не хочу вздрагивать каждый раз, когда в слова моих колыбельных песен будут вплетаться лязг оружия и предсмертные крики.
У халларнского командира мои слова вызывают настороженность и дополнительные расспросы, от которых, как могу, увиливаю, чтобы не стать невольной виновницей очередной кровавой бойни.
— Мы готовы отбить любую атаку, госпожа, - говорит тот, что сейчас за старшего.
— А я готова попытаться избежать бессмысленного кровопролития. – Надеюсь, мои слова хоть в чем-то его убедят. - Я не ушла тайно, хотя могла бы, если б захотела. Я обо всем рассказала. Я не прошу доверять мне, не прошу молчать перед вашим генералом. Тьёрд должен знать, что происходит в его доме. Но я прошу помочь мне. Меньшая кровь. Не только северян, но и у халларнцев.
Он, как настоящий военный, долго не думает – соглашается. Но обозначает свою позицию: северяне должны показать покорность. Вот такой вот компромисс.
Путь нам предстоит не близкий. Еще и с ночи зима как взбесилась: резко похолодало, снегом замело даже натоптанные лесные тропы – ни пройти, ни проехать.
Мы едем долго, проибираясь сквозь непогоду.
Когда солнце подбирается к полудню, находит красные следы на снегу и чуть дальше – пару тел. Когда спешиваюсь и подхожу ближе, сразу различаю в синюшном профиле знакомые черты - Намара. Снег вокруг нее сильно утоптан, следов много, и все они – трехпалые, когтистые.
Волчья стая не упустила жирную добычу.
Сильнее всего досталось Геарату. Его, кажется, ели долго и со вкусом – толстый живот вспорот, остатки внутренностей разбросаны вокруг.
Судя по торчащим из-под снега веткам – они пытались разбить лагерь. Даже костер развели – темные пятна золы тут и там, поодаль валяется обугленная ветка.
Замковые жители. Забыли, что волки любят приходить к огню, потому что знают – где огонь – там человек, а где человек – там может быть волчья удача и пара дней сытой жизни.
Я, наверное, очень злой бессердечный человек, но не чувствую ни жалости, ни сожаления. Если бы мне снова представился выбор – позволить им остаться в замке или выгнать, я бы выгнала. У них был шанс, которым они не воспользовались. Что ж, дорогие родственники, я вас никогда не любила, как и вы меня. А кто из нас прав – рассудят предки, когда мы предстанем перед их высшим судом.
Только я нагоню вас немного позже, уж извините.
До нужной деревни добираемся далеко за полночь. Прошу халларнов остаться поодаль и не привлекать к себе внимания. Командир соглашается, но при условии, что я нацеплю на себя какое-то их дьявольское приспособление, через которое они будут слышать все, что говорю я, и все, что говорят рядом со мной.
Соглашаюсь. Это честный обмен.
Не скрываюсь, направляя лошадь к воротам деревни. Это довольно крупное поселение, хотя до города, даже небольшого, ему очень далеко.
Меня замечают и останавливают: кто такая, с чем пожаловала?
Называюсь и говорю, что пришла с миром.
Я вижу лица стоящих дозором северян, вижу, как шевелятся их губы, когда клянут меня на чем свет стоит. Не обижаюсь и не осуждаю. Я заслужила, пожалуй.
Ворота все же открываются. Выдыхаю – и трогаю лошадь пятками, понукая ее следовать дальше размеренным шагом.
Мне очень страшно. Сердце бьется так сильно, что, кажется, слышно даже через несколько слоев теплой одежды. Но надо хоть бы казаться уверенной: со слабыми никто не договаривается, их плевками выпроваживают восвояси, предупреждая сперва отрастить причиндалы.
Я проезжаю почти через всю деревню и останавливаюсь на уже заполняющейся маленькой каменной площади. В ее центре – несколько суровых мужиков. Стоят, сложив руки на груди. Выглядят так, будто прямо сейчас готовы переломать мне все кости. Один как нарочно скалится, мол, все ты верно подумала, глупая баба.
— Хватило же стыда явиться, - говорит один. Он не назвал своего имени, и это плохой знак. Мертвецам имен не называют, чтобы не шепнули владыке темного царства, кого прибрать следующим. – Халларнская подстилка вместе с честью распрощалась и с разумом?
Конечно же, в свое время Геарат позаботился, чтобы слух о моем бесчестии прокатился по всей окрестности. И никого не интересует, что на самом деле Геарат всегда слыл лжецом. Раз отдалась Потрошителю – значит, достойна лишь плевка.
— Вряд ли тебя должна заботить моя честь, воин. Я не в жены пришла тебе напрашиваться.
Надо же, несколько смешков. Хороший признак. Хоть и обольщаться не стоит.
— Ты уже нашла себе мужа, насколько нам известно. Говорят, у него и прозвище есть. Потрошитель, вроде? – Бородач кривится, как будто ему язык прижгло.
— Я знаю, кто мой муж, северянин. И знаю, что ты не был бы таким острым на язык, стой он сейчас рядом. Потому что зачем язык умнику без головы?
Снова смешки.
У северян в почете сила и смелость. А раз мелкая баба не трусит перед вождем – значит, сила в ней есть.
— Зачем пожаловала… халларнка? – Вперед, оттесняя товарища, выступает второй. – Мы тут не рады чужакам: у костра не согреем, и в обратный путь харчей не дадим.
— Приехала предупредить, - не тяну с ответом. – Ваши люди живы и сейчас в темнице под стражей. У меня в плену. А Намару и Геарата можете найти чуть больше, чем в полудне пути отсюда. Если, конечно, волки не вернуться за остатками своего ужина.
— Что за нелегкая их в лес понесла? – спрашивает другой.
— Я – та нелегкая – Смотрю ему прямо в глаза, выдерживаю хмурый, налитый кровью взгляд. – И я не стану держать перед вами ответ. Отец учил отвечать добром на добро, а кровью – на кровь.
— Добрая месть – оно всегда правильно, - басит первый, тот, что из этой парочки кажется более разумным. – Но не когда враг топчет нашу землю, и распри нужно забыть ради общего дела. Так что…
— Отступитесь, - перебиваю его. – Отступитесь, что бы вы ни задумали. Вам нужны жизни обитателей Красного шипа? Они дадутся вам слишком высокой ценой. И еще большей ценой они станут для ваших жен и детей, потому что Потрошитель не простит тех, кто посягнул на его дом.
— Он так ценит свою ручную северную девку? – снова высовывается второй.
Я проглатываю очередное оскорбление. Знала, когда ехала, что встретят не хлебом и солью.
— Он ценит свою собственность: замок, то, что под замком, земли и слуг.