– Какие вещи? Все здесь… Сыночка, вы только живите счастливо, слышишь? С женой своей…
– Кстати, – он сделал жест рукой стоящей позади Лайзе – подойди, – я хотел тебя с ней познакомить…
– С кем?
– С моей женой. Знакомься, это Лиза.
На «Лизу» смотрели с радостью, как на родную дочь, после поцеловали в обе щеки, погладили по голове – приняли без всяких слов.
– Как хорошо, – сообщили удивленной Лайзе, – что ты для него нашлась, дочка… Скажи, живете и не ругаетесь?
– Нет, – Лайза улыбнулась. Ей совсем не приходилось врать. – Мы хорошо живем, душа в душу.
– Как же хорошо, что Бог ее тебе послал, Мишенька. Значит правильная, если не ругаетесь. – Лидия вернулась к сыну, положила ладони ему на грудь. – Береги ее, сынок, берегите друга, потому что вы самое ценное…
– Мама, мы пришли, чтобы забрать тебя домой.
– Домой?
Их слушали другие старики, слушали, как строки из сказки, которые звучат не для них. Лида почему-то не обрадовалась, зачала головой.
– К вам в гости? Не надо, я старая. Мне ведь… недолго, я лучше здесь. А у вас своя жизнь, молодая, отдельная. Не пойду я вам мешать…
– Мама, не в гости. Мы вернули вашу квартиру.
На сказавшую эти слова Лайзу смотрели, как на отделенный от послевоенного мира стеклом райский остров в океане – красиво, но недостижимо.
– Нет у меня квартиры, Лизонька, не то подписала я когда-то…
– Есть.
– Есть, – подтвердил Мак. – Мы наняли адвоката, вернули твое жилье.
– Мое?
Он понял, что сейчас она будет плакать.
– Твое. На Лесной.
– Кто помог? Адвокат?
– Адвокат.
Мак до сих пор не знал, кто именно был тем посланным на задание Дрейковым «адвокатом», но сработал последний быстро и чисто. Судя по всему, обошелся без крови.
А внутри Лиды и робость, и неверие – все это залито сверху желе из надежды.
– На Лесной? Моя… квартира?
– Да. Мы едем не к нам, а к тебе домой. Ты ведь пустишь нас в гости?
– Мишенька… – Куда только исчез протест и нежелание покидать чужой казенный дом. Лидия Степановна вдруг забыла о том, что стара, улыбнулась, соседям своим сообщила. – Я еду домой, слышь, Павловна? Никадим, Григорий (это своим соседям), домой еду!
Собираться счастливице помогала та самая «Паллна» – седая полноватая женщина с короткой стрижкой, – между фразами «все взяла?» прячущая собственные слезы.
Такси ждало за воротами.
«Мама» перед ним затормозила, заволновалась:
– Дорого ведь…
– Сейчас уже не дорого. Садись, пожалуйста.
Он разместился с ней рядом позади, Лайза на переднем сиденье – хлопнули дверцы, завращались, размалывая бурый снег, колеса.
– Лесная двадцать пять, пожалуйста.
Сознание старой Лиды уже давно было заключено в некий уберегающий от потрясений шар-сферу – Мак это отчетливо чувствовал. И туда потихоньку, чтобы не напугать, чтобы не лишить почвы под ногами, проникало понимание – сын вернулся, он рядом. Не убит на войне, выжил. Женат счастливо, детки когда-нибудь будут. Что еще нужно для ровного сердцебиения, для ощущения, что закончилось все хорошо? Почти уже закончилось.
Про квартиру она до сих пор не верила – решила, что чего-то перепутала, недопоняла. Как это – вернули? Ведь не бывает такого. Если окажется в гостях, постарается не мешать. Где сможет – приберет, где получится – сварит.
Аллертон ловил обрывки ее ощущений про дороговизну, про такси, на которых лет тридцать назад ездили друг к другу только работники парткома. Про «партком» он не знал ничего, но смысл уловил – подобные поездки «простые смертные» позволить себе не могли. Лида чувствовала себя некомфортно. Но рядом лежала родная рука – она ей теперь оплот.
Расплакалась она уже перед собственным домом, когда вышли из машины, когда выдал из багажника водитель чемодан.
– Пойдем, – Аллертон аккуратно взял Лидию Степановну под локоть.
– Сыночек, правда, что ли?
«Мама» шла рядом с ним, то и дело поскальзываясь лысыми подошвами старых пимов по льду.
Ее запустили внутрь первую, ждали, когда осознает. Стояли позади в коридоре, пока Лидия Степановна, опершись на стену коридора, зажимала пальцами глаза.
Дом, милый дом. Здесь с момента ее «отъезда» не делали ремонт, мебель тоже толком не меняли – кому нужно? Так и остались обои старыми, полы скрипучими, мебель темной, местами потрескавшейся. В спальне кровать на пружинном металлическом матрасе, шифоньер у окна, в гостиной шкаф и кресло, которому на вид лет пятьдесят, и продавленный залетными парочками диван. Телевизор с выпуклым «аквариумным» стеклом, побывавший во владении «Гредьента», так и стоял на покрытой вязаной салфеткой тумбе – Мак проверил, рабочий.
И хорошо, что почти ничего не поменялось, возвращаться всегда проще туда, где все осталось как прежде.
– Что ж я… на пороге-то держу, проходите…
Лида вошла в гостиную, как сомнамбула, и видела она не то, что видели гости, а летящее сквозь бесконечность время и его моменты. Как получили эту квартиру с Анатолием от завода, как радовались первым покупкам. Как ступал маленькими ножками по тогда еще новым коврам маленький годовалый Мишка. Ей здесь и помирать будет легче, в своих-то стенах…
– И пахнет как хорошо. Чистым…
Чистым. Потому что все утро Лайза мыла пола, подоконники, окна, двери. Потому что старалась, варила свой первый в жизни суп на чужой незнакомой плите – получилось хорошо, вкусно. И всего один маленький ожог на пальце.
«Мама», как разделась, почти сразу ушла в спальню – стыдилась плакать перед детьми, сидела на постели, смотрела в выходящее на узкую дорогу дальнего от центра района окно, знала этот перекресток, как свои пять пальцев. Бывало, ждала Тольку с работы, смотрела на машины, автобусы, светофоры. Распускались тогда на молодых березах почки, после выстреливали по весне листья, а сейчас эти березы вон какие – давно выше дома уже, выше его антенн.
– Как думаешь, все хорошо?
Мак обнимал Лайзу в коридоре, гладил ее по голове – молча благодарил за помощь и поддержку.
– Думаю, да.
– Она… плачет.
– Это нормально.
Она долго здесь не была.
Ничего, все устаканится и успокоится. Высохнут на старческом лице слезы, вернется в глаза улыбка. Привычка – вещь великая, а «маме» теперь нужно снова привыкнуть к дому, а не интернату, где хоть и заботились, да без души.
– Раздевайся, принцесса. Это наш с тобой дом пока.
«Я рядом».