— Как близнецы? — не самая удачная тема, но все же лучше, чем предыдущая.
— Нормально, — Гортензия легко перемахнула через лужу, которую мне пришлось долго обходить. — Слава богам — простуда, а не коклюш какой-нибудь. — подчеркнуто безразлично добавила она уже на другом берегу и лужи, и Бергезе. Болтать о семье ей явно не хотелось.
— Можешь себе представить — меня оставили на прежнем месте! — в этих словах было столько неподдельного счастья, что даже отвратительный дождь словно бы поутих. Я до боли прикусила губу, сдерживая всевозможные отрезвляющие реплики. Странно, подозрительно, просто абсурдно — оставить подле себя человека, которого сам же обвинил в государственной измене. Разумеется, его сиятельство сделал это не по доброте душевной. Но Гортензию волновало лишь, что орава иждивенцев на ее шее не умрет с голоду. И она ждала, что я скажу в ответ.
— Очень рада за тебя! Но дарить букет Канцлеру не советую — вряд ли оценит.
Сомнительная шутка, но Гортензия расхохоталась, и, кажется, абсолютно искренне. Будто озлобленный на дерзких людишек, дождь хлынул сильнее.
Это было неправильно. Неправильно и несправедливо — то, как она сейчас побежит по грязным переулкам на свою сторону реки, к матери-лицемерке, единственному туалету на десять семей и прочему, и прочему, и прочему. Я не стала представлять себе это прочее — для персонального ада мне хватило бы первых двух пунктов.
Дождавшись, когда приступ острого человеколюбия закончится, взял слово здравый смысл:
"Снимать квартиру на двоих — дешевле. И, в отличие от исполненных сочувствия розовых соплей, это — реальная помощь"
— Не. Смей. Так. Больше. Делать, — отчеканила я, когда радостный вопль Гортензии перестал отражаться от стен, прохожие — оглядываться, а пропавший слух наконец возвратился. Частично.
— Прости, — смущенно прошептала она. — Трудно сразу отучиться. Ох… — счастливая улыбка сползла с ее лица. — Все бесполезно. Она и там до меня доберется.
— Хе-хе, — злорадствовать не хорошо, но как же приятно. — Я могу поселить в квартире подругу, но целой семье посторонних в нашем квартале делать нечего.
В этот раз я успела зажать Гортензии рот, прежде чем она заорала.
* * *
Если бы остановка была ближе к дому, мы бы так не промокли. А если бы мы жили в Лазурном княжестве, мы бы не промокли вообще — там таких дождей не случается в принципе. Можно было бы долго еще фантазировать о всяческих "если", но в реальности к моей… нет, теперь уже — нашей двери вели две цепочки мокрых следов, а на пол в прихожей натекла здоровенная лужа. Настало время продемонстрировать будущей соседке, какая я замечательная хозяйка.
— Что ты пытаешься сделать — сломать тряпке шею? — засмеялась Гортензия, глядя, как я сражаюсь с водой. — Ну-ка, дай сюда!
В мгновение ока она подоткнула подол элегантного платья, закатала рукава и — вот уже воспоминания о луже упокоились в ведре, и мое чувство собственного достоинства — там же.
— Ладно, — сделав вид, что так и было задумано, я пошла в кухню. — ты заканчивай вытирать, а я поставлю чайник.
— А куда выплеснуть грязную воду? — окликнула меня Гортензия. — В окно, я так понимаю, нельзя. Значит — на лестницу?
— Ни в коем случае! Зеленая дверь слева от входной.
Пробовали швырнуть и поймать чайник, полный воды? Так, как жонглируют гирями силачи на ярмарке? Спасибо Гортензии — от ее крика у меня получилось с первого раза.
Призрак?.. Мышь?.. Таракан?.. Что она могла там увидеть, чтобы так заорать?! Боги, пусть призрак, а не таракан!
— У тебя собственная ванная комната! — выпалила Гортензия, на мгновение заскочив в кухню, и снова убежала.
Вот это убожество? Унитаз и раковина? Ванная комната? М-да. Очередное "Ни-ког-да" к моему списку: никогда не упоминать при Гортензии две настоящие ванные комнаты, отделанные эллирийским мрамором. Повезло же мне все-таки с соседкой: в два счета научит радоваться малому. Если кричать перестанет.
Когда чай был разлит по чашкам, Гортензия, смущенно кашлянув, спросила, не хочу ли я научиться заваривать наcтоящий чай, как в лучших домах Бергюза.
— Ты словно сиротка из муниципального приюта, — покачала головой моя новоявленная соседка. В ее словах уже не было ни тени насмешки — только искреннее сочувствие. — Они тоже ничего не умеют, когда их выпускают: ни чай заварить, ни счета оплатить… Я буду убираться в доме. И готовить на двоих. Каждый день. Я ведь раньше была… В общем, справлюсь, не сомневайся.
— Нет! — я и сама не ожидала, что рявкну так громко — даже чашки звякнули на столе.
— Нет, — послушно повторила Гортензия и уставилась на собственные руки. — Прости, я была невежлива, — добавила она очень тихо.
— Будем дежурить по класс… тьфу ты! в квартире по очереди. А если я что-то делаю криво, покажешь, как правильно!
* * *
Остаток дня я провела на том самом месте, где лужа прикончила мое самомнение: караулила ожидаемых гостей. Очевидно было, что такой шум не останется для дамы Эллы-Кармилы незамеченным. В любую минуту могла появиться горничная, а то и сама нижняя соседка — ведь ей наверняка хочется знать все подробности суда. Повод для визита у нее был, и еще какой: Гортензия обживала комнату. Едва дождь пошел на убыль, она ринулась прочь из дома, и, потратившись на извозчика, привезла свое самое ценное движимое имущество: швейную машинку. Теперь имущество ездило туда-сюда по комнате: Гортензия искала ему подходящее место.
— О, да! — раздался ее радостный вопль. Я вздохнула с облегчением.
— Ой, нет… — последовало за этим, и машинка снова отправилась в путь. Я сказала себе, что даже в этом стоит видеть хорошее: раскрыта загадка, откуда у бедной секретарши модные платья.
Время шло, машинка — кажется — достигла места назначения, но дама Элла-Кармила все не давала о себе знать. Что ж, в таком случае завтра мы вместе с Гортензией нанесем ей визит сами. Если кто и заслужил прекрасные белые розы, так это супруга Жана Русселя — защитника невиновных.
Я наконец поставила на место отцовский зонт, который вертела в руках последние десять минут.
— Ах, знал бы ты, папа, куда он меня приведет…
* * *
Доброй ночи, папа. Доброй ночи, мама. Доброй ночи, портрет дамы Карнеолы Миллер с автографом и пожеланием успехов "юному поколению искателей Истины". Доброй ночи, Карнеола Миллер. Доброй ночи, все Сущее.
— Доброй ночи, Аль!!!
Когда же ты перестанешь кричать, соседка? Ладно, если не перестанешь сама, будем перевоспитывать, как проблемного подростка.
— Доброй ночи, Зи.
* * *
Той ночью мне впервые за долгое время приснился отец. Вот только глаза у него почему-то были не серые, а зеленовато-карие, почти кошачьи.