И снова — дверь по охраной гвардейцев. Здесь уже несколько, вооружены до зубов. Где это мы?..
За дверью оказался светлый — никаких мрачных панелей — просторный кабинет: шкафы набиты книгами, карта мира на стене — не декоративное украшение, украшения так булавками не утыкивают. На противоположной стене — ландрийский флаг. Под флагом — письменный стол, за столом — человек.
Некоторое время меня словно не было в комнате. Наконец человек оторвался от бумаг и удостоил меня взглядом.
Если бы в комнате был маг-мыслечтец, он бы решил, что я не в себе.
— Так вот он какой — новый Канцлер, — подумала я. А потом:
— Как же я соскучилась…
Никто ведь не предупреждал, что Канцлер так похож на отца.
Очень медленно и очень аккуратно я сделала самый почтительный книксен, на который была способна с дрожащими руками и ногами.
* * *
Несколько мгновений он внимательно смотрел на меня, потом встал, обошел стол, присел на краешек и снова уставился. Точь-в-точь так разглядывал меня отец, прежде чем следовала реплика:
— И что означает этот неуд по поведению, дорогая моя?
"Когда в последний раз это было?.."
Такой же высокий и худощавый, с таким же крупным носом, глубокими носогубными складками, твердым упрямым подбородком — мне он достался по наследству, рыжевато-русые волосы тронуты сединой, но она почти не заметна.
Мелькнула глупая мысль: "А что, если родственник?.." Нет. Таких зеленовато-карих, почти кошачьих глаз у отца в роду точно не было. У них у всех были серые.
— Напрасно вы не послушались ворона, барышня Ронда, — сказал Канцлер.
Я приоткрыла рот и захлопнула его. Ладно, ему доложили о том, что брякнула чертова птица. Пока что ничего противозаконного.
— Расскажите мне, почему я сделал суд над вашей подругой настолько громким и публичным.
"Вот это я понимаю — сменил тему!"
— Потому что вы это можете, ваше сиятельство.
"М-да. Брякнула хуже, чем Томас-стажер. Что ж, по крайней мере, если его сиятельство — правдовидец, он оценит искренность."
Канцлер усмехнулся, слегка приподняв бровь:
— Ни для кого не секрет, что ваш батюшка недолюбливал политиков, но чтобы настолько…
Едва не сорвавшееся "Оставьте в покое отца!" означало: мне уже не просто страшно — я в ужасе.
— Почему так важно было дать всем понять, что преступник пойман, и больше никого искать не станут?
— Прошу прощения?..
— Сколько покушений на глав государств Старых Земель было совершено за последний год?
— Я… Я не знаю.
— Кому выгоден хаос, возникающий, когда подобные покушения удаются?
— Я… я… — дура-второгодница — вот кто я, и неуд у меня не только по поведению, но и по всем предметам.
Сквозь смятение начала продираться мысль, что я очень серьезно что-то испортила, гоняясь за нашей с Гортензией истиной.
— Что хотят начать те, кто создает этот хаос?
"Папа, папочка, пожалуйста, скажи, что эта сказка закончится хорошо!.."
— Но ведь Гортензия не виновата! — предприняла я последнюю жалкую попытку. — Это — истина, а вы ее — на виселицу…
Канцлер снова приподнял бровь:
— Чем мы пожертвуем, чтобы не началась новая война?
Все! Теперь — если я выйду отсюда живой — точно сбегу в Новые Пределы! Дайте только добраться до шляпки.
— Вы должны быть очень счастливы. что получили эту работу, барышня Ронда, — сухо бросил Канцлер, пригвоздив меня взглядом к паркету. — И выполнять ее добросовестно. Не каждый день статуи в парке дарят подобные приглашения.
* * *
На следующий день в укромных углах подвала обедали уже двое.
Люути делала вид, что меня в этом мире не существует. Остальные тоже делали, только менее талантливо. Я опасалась, что бойкот станет беспокоить меня, но вместо беспокойства ощущала удивительный душевный подъем — по крайней мере, пока не вспоминала про встречу с Канцлером. Что ж, быть счастливой каждые две минуты из трех — не так уж и мало. Даже захотелось навестить Томаса-стажера и сказать, что он зря старался.
Гортензия перехватила меня по дороге домой, у левобережного моста. Зонтик от солнца исчез, но маршрут, похоже, она менять не собиралась. А вместо зонтика на этот раз она держала в руках вместительную хозяйственную сумку, улыбаясь так, что в воздухе прямо-таки сияло слово "Сюрприз!" Жестом фокусника Гортензия достала из сумки букет: дюжину белых роз, перевязанных лентой.
— Эээ… — глубокомысленно высказалась я. Такие букеты дарят на День Возлюбленных. Реже — кладут все тем же возлюбленным на могилы.
— Тебе не нравится? — в ее голосе звучала неподдельная горечь. — Я всю жизнь мечтала, чтобы хоть кто-нибудь подарил мне такой.
Это была не просто правда, но Истина, на полные двести процентов.
— Так и оставь себе, — ляпнула моя тяга к истине.
Что-то надо было делать. Делать очень срочно, потому что сильнее обидеть человека не смогла бы даже Люути.
— Может быть… поделим? — ничего умнее просто не шло в голову.
— Ты спасла мне жизнь… — Гортензия все еще выглядела подавленной.
— Половина на половину. И я ничего особенного не сделала — просто ткнула всех носом в очевидное.
Ни-ког-да. Я никогда не скажу Гортензии, какая роль была уготована ей новым Канцлером. И дело вовсе не в бумагах о неразглашении, которые меня, практически полуобморочную, заставили подписать на выходе из замка.
— Как скажешь, — она невесело усмехнулась. — Сначала хотела испечь торт — как знала, что ошибусь.
Мысль о том, что дома меня поджидает вчерашняя вареная картошка и парочка черствых вафель, заставила желудок всхлипнуть. Как-то даже захотелось погрызть букет. Что могло сделать и без того печальную ситуацию еще хуже? Разумеется, дождь. Тот самый, фирменный мучитель пешеходов — гордость бергюзской осени.
В хозяйственной сумке Гортензии нашлось место не только для букета. Этот зонт оказался не из тех, при виде которых богачи станут ловить красотке экипаж — он был старенький, аккуратно заштопанный.
— Я же не идиотка, — она подождала, пока я открою свой, и мы пошли к остановке. — Просто прежний Канцлер… в общем, ему нравилось, когда я веду себя, словно дурочка-блондинка. Он был прекрасный человек, — как-то уж слишком поспешно добавила Гортензия. — И руки не распускал.
В воздухе повисло недосказанное "почти". Я старательно этого не заметила.