Танго втроём. Неудобная любовь - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Дремова cтр.№ 54

— В таком случае я — Шелестов Гриша. — Посмотрев на свою заскорузлую от бензина и машинного масла руку, Григорий обтёр её об себя и, секунду поколебавшись, протянул внуку.

Утонув в огромной дедовской ладони, маленькая ручонка вздрогнула, и, заглянув в тёмно-карие глаза крохотного человечка, Шелестов ощутил, что его собственное сердце радостно встрепенулось. Подхватив мальчика на руки, он крепко прижал его к себе, и чувство того, что теперь он на земле не один, заполнило счастьем каждую клеточку его тела. Счастье, переполнившее его до краёв, было огромным и светлым, и, пряча лицо в шелковистых кудряшках внука, Шелестов вдруг отчётливо понял, что больше никогда и ни перед кем он не опустит глаза.

* * *

— И куда ты его тащишь, на ночь глядя, шла бы одна, мальцу уж скоро спать. — Ни на минуту не желая расставаться с внуком, Шелестов с неохотой спустил Миню с колен. — Надо же, понёсся чёрт по бочкам! И чего тебе не сидится дома? Какая такая у тебя нужда идти к Анне?

— Пап, мы ненадолго, только туда и сразу же обратно, — причесав взъерошенные вихры сына, Люба положила расчёску на полку у зеркала.

— Нет, ты мне объясни, к чему тянуть за собой мальца? Если у тебя до Анны какая надобность — бог с тобой, ступай, но ему-то там что делать? — в недовольном ворчании Григория отчётливо слышались ревнивые нотки, и, переглянувшись между собой, женщины понимающе улыбнулись.

— Деда, а кто такая эта Анна? — широко распахнув огромные карие глаза, Мишенька повернул лицо к Григорию, и тот, заёрзав на стуле, как на раскалённых углях, укоризненно взглянул на дочь.

— Ну что, дождалась? А я тебя предупреждал! — Не зная, что ответить, Шелестов сердито засопел и отвернулся к окну. — Вон, у матери у своей спрашивай. — Григорий опустил плечи и, изогнувшись знаком вопроса, неподвижно застыл на месте.

— Мама, почему деда на меня сердится? — Глядя на согнутую спину Григория, Мишаня беспокойно забегал глазами. — Он что, обиделся?

— Нет, Мишенька, ты ничем дедушку не обидел, просто он… — Люба на мгновение замялась, — просто деда захотел кушать, а у бабушки ещё ничего не готово.

— Чего? — Не вставая со стула, Григорий развернулся к Любе одним корпусом и, поражённый её бессовестной отговоркой, возмущённо заморгал. — Ну знаешь что…

— Мама, наверное, дедушка точно не знает, кто такая эта Анна, потому что он велел мне спросить у тебя, — устав от непонятных споров взрослых, Миша нетерпеливо затеребил руку матери. — Аня что, твоя подружка?

— Ну-ну. — Выразительно разведя руками у Минечки за спиной, Григорий посмотрел на стоящую в дверях дочь, и на его лице проступило что-то, отдалённо напоминающее торжество.

— Нет, Мишенька, тётя Аня мне не подружка, — с едва заметной заминкой проговорила Люба.

— А кто? — После вопроса ребёнка в комнате повисла долгая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов да далёким лаем собак на деревне.

Собравшиеся в комнате взрослые казались Минечке очень странными, как, впрочем, и их слова, из которых он почти ничего не понимал. Чувствуя повисшее напряжение, не в силах разобраться в происходящем, он оглядел по очереди всех родных и, не понимая, отчего все они вдруг замолчали, потерянно притих. Когда повисшее молчание стало невыносимым, Минины губки сложились обиженным крендельком, и, вот-вот готовый расплакаться, он прерывисто зашмыгал носом.

— Вот об этом я и говорил. — Поведя рукой по шее так, словно ему жал воротник, Шелестов с натугой покрутил головой из стороны в сторону.

— Мама, почему ты молчишь, ты что, обиделась на меня, как деда, да? — Чувствуя себя бесконечно несчастным, Миня сморщил личико.

— Никто на тебя не обиделся, Минь, просто твоя мама заварила кашу, а как расхлёбывать будет, не знает. — Бросив на Любу сердитый взгляд, Григорий красноречиво закусил кончик уса, и, предлагая закончить этот тяжёлый, а главное, совершенно ненужный разговор, весело потёр руки: — А что, бабка, есть ли у тебя для Мини кружка с вкусным киселём?

— Как не быть, конечно, есть, — приветливо улыбнулась Анфиса.

— И большая ложка тоже есть? — картинно удивляясь, громко спросил Григорий.

— И ложка есть, — поглядывая на повеселевшее личико внука, с радостью ответила Анфиса.

— И мягкая горбушка? — недоверчиво наклонил голову набок дед.

— И горбушка! И горбушка! — захлопав в ладоши, захлебнулся от восторга Миня.

— Так чего ж мы стоим? — грозно сдвинув брови, провозгласил Григорий. — А ну, айда в кухню, кто скорее?

Пронзительно заверещав, Минечка торопливо скинул сандалики и, позабыв обо всём на свете, во весь дух рванулся за обещанным киселем.

— Я — первый! Я — первый! Мне самую большую чашку! — обгоняя по дороге бабушку, заверещал он, и его заливистый смех раскатился по дому серебристыми звонкими колокольчиками.

— Зачем ты это сделал, рано или поздно мы всё равно должны будем сказать ему правду, — обращаясь к отцу, негромко проговорила Люба.

— Мальцу ещё нет и четырёх, ты хоть это понимаешь или нет? — сердито нахмурясь, Шелестов смерил дочь осуждающим взглядом. — Я не знаю, что у тебя там в голове, но ты Миньке жизнь портить не смей.

— Интересная у тебя выходит арифметика, пап, — не обращая внимания на сердитые нотки в голосе отца, спокойно возразила Люба. — Значит, познакомиться с дедом — ничего, три года — возраст подходящий, а увидеть бабушку — для ребёнка сущий стресс, да и только.

— Ну ты и сравни-и-ила! — возмущённый тем, что его поставили в один ряд с какой-то там Анной, Шелестов шумно выдохнул: — Я же Миньке родной дед!

— Да вроде как и она не седьмая вода на киселе. — Видя, как в отце ревность борется со справедливостью, Люба не смогла сдержать улыбки.

— Деда! Деда! Почему ты не идёшь? Бабушка и для тебя нашла большую кружку! — заливаясь довольным смехом, прокричал из кухни Миня.

— Уже бегу! — услышав детский голосок, тут же отозвался дед и, довольный, что можно прекратить неприятный разговор, сделал шаг по направлению к кухне. — Ты, Любк, вот что: на сегодня у мальца и так впечатлений хоть отбавляй, так что ты уж это… сделай милость, не тереби его. А завтра… там будет видно, что будет завтра, — туманно вывел он и, улыбнувшись своим мыслям, отправился за своей порцией бабушкиного киселя.

* * *

Когда Люба открыла глаза, за окном было уже совсем светло. Сладко потянувшись, она потёрлась щекой о подушку и, прислушиваясь к тиканью стареньких часов на стене, заглянула в щель между шторами, служившими и украшением, и дверью одновременно.

В горнице никого не было. В просвет между занавесками Любе был виден только один угол комнаты, у печки, где на заправленной постели отца, укрытые тонкой кружевной накидкой, монументальной горой возвышались пуховые подушки. Водружённые одна на другую, они образовывали пирамиду с широким основанием, оканчивающуюся наверху смешной крошечной думкой. Пробиваясь сквозь вышитые ришелье задерёжки на окнах, на неё падали яркие солнечные лучи, и, рассыпавшись веером, подсвечивали крошечные невесомые пылинки, беспрепятственно путешествовавшие по комнате.