Большая книга мудрости Востока - читать онлайн книгу. Автор: Конфуций, Лао Цзы, Владимир Малявин, и др. cтр.№ 221

На юг от дворца, по обе стороны императорского проспекта, соединявшего дворец с южными воротами внешней стены столицы, находились храмы предков династии и плодородия земли. В конструкции последнего храма царило число «пять»: он состоял из пяти помещений, его алтарь имел пять чжанов в длину и пять чи в высоту, на нем лежала «земля пяти цветов», и к нему поднимались по лестнице из пяти ступеней.

Главным символом божественной силы плодородия считались традиционные «пять видов злаков». Любопытно, что в культе императорских предков, который был искусственно сведен в пару с культом плодородия земли, то же число «пять» имело как бы временно2е измерение: императору полагалось приносить жертвы своим предкам пять раз в год.

Перечисленные три пары культов относились к высшему разряду и были призваны символизировать основы мировой гармонии. Сверх того, официальные регламенты различали двадцать пять культов средней категории и восемь – низшей. Среди них мы встречаем богов природных стихий и явлений, владык ада и патронов администрации, всевозможных мифических персонажей и даже души особо заслуженных чиновников прошлых времен.

Организация имперских культов лишний раз напоминает о том, что в китайской картине мира пространство являет собой процесс, а время сжимается в пластику образа, что бытие в ней есть именно Пространство-Время и, более того, связь, взаимообратимость того и другого. Приведем в подтверждение только один пример: в даосской литургии рождение Неба и Земли воспроизводилось ритмическими ударами в барабан (инструмент Неба) и гонг (инструмент Земли), так что пространственный образ мироздания получал протяженность музыкального произведения.

Реальность в китайской традиции – это быстротечная вездесущность. Что же беспокоиться о месте и времени? Примечательная деталь: все принадлежности даосской литургии умещались в двух корзинах на коромысле. Как сказал даосский наставник ХII века Байюйчань, «достаточно водрузить курильницу, чтобы привлечь божественные силы» ^[420]1. В китайской традиции вечность беспредельных просторов неотделима от «текущего момента».

Таким образом, по китайским понятиям, все сущее есть не что иное, как превращение единого потока бытия, проекция Великой Пустоты и в конечном счете – «превращенное единое». Недаром слово «превращение» было в китайском языке синонимом слова «явление». Образ в таком случае ничего не выражает, не символизирует и даже не напоминает; он призван вовлекать, со-общать, то есть соприкасаться с инобытием. Фигуративные образы в космологической символике имели анонимного двойника в виде графических схем, подобно тому как антропоморфные изображения богов в иконографии имели вне-фигуративные графические прототипы. Как знак вездесущего, по определению скрытого превращения, символика Китая во всех своих проявлениях указывала на одно и то же. В китайской традиции все слова и образы «выходят из пустоты» и приобщают к ее единству; эта традиция, утверждающая неизбывность вселенской гармонии, не знает ни символики зла, ни символики добра, ни даже превратного употребления символов, ибо самотрансформация – заведомо предполагаемое их свойство.

Классический пример универсального «символа превращения» – образ дракона. Это фантастическое существо, соединявшее в себе черты рыбы, зверя и птицы и, как считалось, зимовавшее в водоемах, а весной взлетавшее в небеса, воплощало собой единство мира в его переменах и творческую силу метаморфоз. Свойство дракона, согласно древней формуле, – «то сжиматься, то вытягиваться, то скрываться, то появляться и не иметь постоянного обличья». Другой образ дракона – «дракон в облаках» или «дракон в пучине вод» – обозначает сокровенную «силу момента», рассеянную в пространстве, предстающую пустотой. Дракон побеждает не борясь, но незаметно обволакивая противника и постепенно ставя его в безвыходное положение.

Образ жизненной силы, дракон был самым распространенным символом власти, и парадные одежды минских и цинских императоров украшали вписанные в круг огромные драконы о пяти когтях. Нередки были и симметрические изображения пары драконов, из которых дракон на левой, восточной стороне композиции возносился вверх, а его визави на западе устремлялся вниз. Этот рисунок наглядно представлял природный цикл жизни и его аналог в политике – смену мудрых правителей. Наконец, дракона часто изображали вместе с так называемой пылающей жемчужиной – символом грозового разряда, знаменовавшего творческое соитие Неба и Земли. Она же была «фигуративным аналогом» графической схемы Великого Предела. Пылающая жемчужина увенчивала крыши храмов, головные уборы императоров и даосских священников, а в дни новогодних празднеств, когда на улицах городов и деревень самодеятельные актеры разыгрывали красочные спектакли – «танцы дракона», ее несли перед раскрытой пастью извивающегося чудовища. Игра дракона с ослепительным шаром – игра силы с силой – словно воспроизводила игру творческой мощи самого бытия.

С драконом немало общего имела символика фазанов (нередко именуемых в западной литературе фениксами). Их тоже изображали парами, делая символами гармонии полярных начал. Пару танцующих фазанов можно было увидеть на парадном одеянии государей, на карнизах императорских дворцов и даосских храмов, ибо эти волшебные птицы, по преданию, слетались туда, где осуществлялся всеобщий Ритуал бытия.

Еще один пример характерного для китайской мысли универсального символа, или символа универсума, – в сущности, единственно возможного – представляют Восемь триграмм. В быту китайцев они стали частью благопожелательной символики, назначение которой состояло в том, чтобы способствовать упрочению жизненной гармонии. Изображение восьми триграмм наносили на самые разные предметы или просто вывешивали на стене дома в качестве талисмана.

Знаки власти, священные инсигнии, принятые в старом Китае, являют уже знакомую нам по классической живописи картину: их расположение не воспроизводит каких-либо мифологических сюжетов, каждый из них вполне самостоятелен, но все они сообщают (точнее, приобщают) об одном и том же. Они подобны карточкам одного раздела каталога, жемчужинам одного ожерелья, ячейкам одной сети.

Традиция различала двенадцать основных инсигний державной власти. Происхождение их теряется в глубине веков, но в эпоху Средневековья их архаический культовый подтекст был уже прочно забыт. Теперь их воспринимали как часть морализаторской космологии и благопожелательной символики. Мы встречаем все двенадцать священных знаков на парадной одежде властителей минской империи, а располагали их сверху вниз по старшинству. Главенствующее положение отводилось солнцу и луне: светлый солнечный диск вышивался на правом плече халата, темный лунный диск – на левом. На солнечном диске помещали изображение трехногого (число ян) петуха, на лунном – зайца, толкущего в ступе порошок бессмертия. Под солнцем и луной изображался ковш Полярного созвездия, причем в минское время обычно изображались только три звезды, обозначавшие ручку небесного ковша. В числе старших символов фигурировали также Мировая гора (точнее, три горы, или гора с тремя пиками). Чуть ниже помещали пару драконов, а под драконами – пару фениксов. Далее мы встречаем фигуры так называемых пестрых тварей, изображенных на ритуальных кубках, языки огня, стебли «водорослей» (эмблема водной стихии) и крупинки зерна. Внизу помещались обращенные в разные стороны топоры и особый узор фу, состоявший из двух ломаных линий. Обычно эти топоры считались эмблемами карательных полномочий государства.