Большая книга мудрости Востока - читать онлайн книгу. Автор: Конфуций, Лао Цзы, Владимир Малявин, и др. cтр.№ 219

Впрочем, круговорот сердца, согласно китайской традиции, относится к «прежденебесному», то есть сокровенно-символическому бытию, лишенному предметности. Он предстает как ускользающий «момент покоя» (си), бесконечно малый разрыв в длительности опыта, порождающий сознание. Текучее время-временность и всеобъятное время-Эон соотносятся между собой подобно Беспредельному и Великому Пределу, по пределу своего существования: они смыкаются в акте самоустранения. Китайская мудрость Пути, собственно, и означает умение войти в эти «узкие врата» реальности – и стяжать жизнь вечную. Даосы в особенности разрабатывали тему «мудрой смерти» как проникновения в символическое бытие «в одно мгновение» – на стыке временных циклов космоса. Но и неоконфуцианец Ван Цзи говорил о «вхождении в непостижимую утонченность посредством одной мысли» и о «точке духовной просветленности», открывающей доступ к «вечному существованию на протяжении тысяч эр» ^[416]. Напомним, что слово гунфу означает не только духовное совершенство, но также время, и притом время свободное, время праздности, когда мы принадлежим сами себе. Поскольку мудрый отвлекается от всего данного, у него «много времени», он вечно «празден». Будучи свободным от всех дел, он оказывается свободным для любого дела. Он воистину свободен, потому что не связывает себя ни идеей вечности, ни сиюминутными обстоятельствами; по словам Лю Цзунчжоу, он «на досуге не тратит время попусту, а в минуту, требующую быстрых действий, не суетлив» ^[417].

Отсчет времени в минском Китае велся по солнечным или водяным часам, что, кстати сказать, придавало «течению времени» физическую наглядность. Водяные часы имели весьма сложную конструкцию, обеспечивавшую большую точность измерения. Нередко их украшали аллегорическими фигурами. Так, на одной из башен императорского дворца стояли водяные часы, украшенные по краям драконьими головами: пасти чудовищ были широко раскрыты, а глаза вращались. На этих часах можно было увидеть ходившие по кругу скульптуры богов и мифических зверей, показывавших положение небесных светил и часы суток. На нижнем их этаже четыре фигурки музыкантов с барабанами и колокольчиками по очереди отбивали каждые четверть часа. Простым горожанам приходилось узнавать время по солнцу, а ночью – по ударам в барабан, ежечасно раздававшимся на городских воротах. Лишь в конце XVI века китайцы познакомились с механическими часами, завезенными европейцами. Но эти хитроумные вещицы так и остались для них дорогостоящей забавой и не совершили переворота в их представлениях о времени.

Что касается годового цикла природы и хозяйственных работ, то здесь главными вехами выступали, конечно, календарные праздники. У каждого праздника – своя символика, свой ритм, свое настроение. Главнейшим из них был Новый год, отмечавший смену полного цикла. Встречали его на исходе зимы, в преддверии весеннего пробуждения природы, и все новогодние обряды были проникнуты стремлением очиститься от груза прошлого и открыть себя будущему. В каждом доме на Новый год вешали талисманы и обереги, отгонявшие нечистую силу. Среди них выделялись изображения духов-стражей ворот и потешно-грозного повелителя демонов Чжункуя. Комнаты украшали символами благополучия и счастья, а к воротам прикрепляли парные благопожелательные изречения, написанные скорописью, дабы «ускорить» приход весны. Устраивавшиеся в ту пору веселые игрища, пышные пляски драконов и львов, яркие и шумные фейерверки преследовали все ту же цель – вдохнуть в мир новую, свежую жизнь.

Весенний праздник отмечали накануне сева, и важнейшим его обрядом было поклонение предкам на родовом кладбище, что совершали, как подобает весной, в утренние часы. Такие подходы к семейным могилам были одновременно увеселительной прогулкой и завершались обильной трапезой. Летний праздник устраивали незадолго до летнего солнцеворота, и выражал он прохождение через, так сказать, экватор годового круга. Поэтому, как и в Новый год, в доме вешали талисманы. Кульминация же праздника приходилась на полдень. Гвоздем праздничной программы на сей раз становились состязания «драконьих лодок», или, по-другому, лодок, символизировавших драконов. Подобное зрелище, конечно же, не могло не тронуть сердце земного дракона – августейшего владыки империи. Минские современники рассказывают о гигантских лодках-драконах, появлявшихся в дни летнего праздника на озерах императорского парка. В лодках был спрятан особый механизм, и когда они скользили по глади вод, украшавшие их морда, хвост и лапы приходили в движение.

Праздники осени, периода увядания и роста силы инь, отличались иной атмосферой. Они проходили вечером и ночью, и заметную роль в них играли женщины. В ночь на седьмой день седьмого месяца женщины (и только они) чествовали небесных фей, которые, согласно народному поверью, в эту ночь спускались на землю. Чуть позднее приносили жертвы умершим предкам, причем теперь, в пору осеннего увядания и одновременно жатвы, в центре внимания оказывались неупокоенные, демонические души – олицетворение крайнего инь.

К середине восьмого месяца были приурочены празднества «середины осени» – праздник урожая. Люди вновь вешали у дома фонари, устраивали ночные гулянья и, главное, любовались луной, светившей особенно ярко на осеннем небосклоне. В эти дни женщины поклонялись «хозяйке луны», гадали о своей судьбе и пекли «лунные лепешки» – круглые, как полная луна. Если весной гуляющие собирались у воды, то осенью, отправляясь на праздничную прогулку, полагалось подниматься на вершину горы.

Разумеется, годовой ритм сезонов и праздников сказывался и на внутреннем убранстве дома. Вэнь Чжэньхэн в своем компендиуме «изящного» быта оставил указания о том, как украшать жилище в течение года. На Новый год, писал Вэнь Чжэньхэн, следует вывешивать портреты знаменитых людей древности, в дни весеннего праздника – изображения пиона и лотоса, к летнему празднику – каллиграфические надписи мастеров эпохи Сун и Юань и картины, на которых изображены состязания лодок-драконов, в шестой, самый жаркий месяц – пейзажи с тенистыми рощами, в которых хорошо укрываться от жары; осенью человек с хорошим вкусом повесит у себя изображения деревьев и цветов, особенно красивых в осеннюю пору, а в канун Нового года – портреты небожителей и Небесного Владыки, восседающего в разноцветной облачной колеснице. Впрочем, поток времени не отрицает всевременности. Изображения «высохших деревьев и бамбука среди камней», добавляет Вэнь Чжэньхэн, можно держать в комнате в любое время года ^[418].

Календарные праздники исправно выполняли первейшее предназначение празднества: отмечая протекание обыденного времени, указывать на присутствие в нем другого Времени, безначального и бесконечного. Точно так же пространство в китайской культуре есть всегда физическое присутствие вещей, уникальное место, сообщающее о другом мире – о пространстве как чистой, рассеянной структуре. Простейший способ придать физическому пространству эту символическую глубину состоял в том, чтобы ввести в него ориентацию по четырем сторонам света со всей сопутствовавшей им символикой. Чувство пространственной организации, необыкновенно обостренное у китайцев, было, помимо прочего, откликом на потребность знать «счастливые» и «несчастливые» направления в том или ином месте или моменте времени.