— Позже.
— Сейчас, — нагло, двигая ягодицами. Сдавил сильно за талию.
— Хочу…чтоб не кончалось…слышишь? Не кончалось…Бл********дь!
И сорвался, быстрыми зверскими толчками. Сильнее, сильнее, сильнее. С такой скоростью, что меня всю трясет от этого напора. А он насаживает меня на себя с диким ревом, с громким воплем на одной ноте, пока не затрясся, сдавливая обеими руками, закатив глаза в кайфе, изливаясь внутри горячими струями, пульсируя, вбиваясь сильнее и глубже. И меня уносит следом за ним острой и резкой вспышкой экстаза. Пронизало все тело. Вспороло прохладную от воды кожу, но горящую изнутри.
И он не прекращает двигаться. Продлевая нашу агонию, проталкивая ее внутрь меня, срастаясь со мной в одно целое.
* * *
Потом мы лежим голые у костра, который с грязными руганями разжигал мой муж первобытными методами, и, когда я смеялась, ругался и на меня, пока наконец не появились первые искры, и он не раздул пламя, разложив возле него одежду, и не улегся, пристраивая меня сверху на себе, чтобы мое обожженное тело не касалось земли. За костром умостилась Лала, она сушила свою полосатую шерсть и щурилась довольная.
Мы не спали. Мы говорили всю ночь. Еще никогда столько не разговаривали за всю нашу совместную жизнь, и я чувствовала, как руки Хана гладят мою спину, мою голову с очень коротким ежиком волос.
— Не уходи! Давай пойдем вместе. Мне уже лучше. Я отдохнула, я не голодна и выдержу дорогу.
— Нет! Тебя лихорадит, и ты еле на ногах держишься. Я быстрее дойду один. Мне будет спокойней. С тобой останется Лала.
— Я боюсь оставаться одна!
— Я вернусь очень быстро. Мы немного заблудились, но теперь я знаю, куда идти.
— Хорошо. Я буду ждать.
— Никуда не уходи, слышишь? Иначе я не смогу найти тебя.
— Не уйду.
Он одевался в просохшую одежду, а я заматывала ему ноги обрывками ткани с подола своего платья, приматывая кору деревьев к ступням, чтобы немного смягчить трение о сухую траву. Перед тем как уйти, Тамерлан вдруг резко наклонился ко мне.
— Я люблю тебя, Вера. Теперь я знаю, что твое имя — это и есть вся ты…
Слезы выступили на глазах стремительно быстро, я не смогла сдержать их и рывком обняла его за шею.
— Нет… я Ангаахай, твоя птица, твоя…
— Моя птица, мои крылья. — шептал и целовал мою шею. — Надо идти. До ближайшей деревни сутки или чуть больше. Если там будет транспорт, то через два дня я вернусь за тобой.
Самое трудное — это ждать. Каждая минута кажется столетием. И только после его ухода я ощущаю, насколько на самом деле я истощена. Мои ноги так же сбиты в кровь, мои руки изранены. Моя кожа вспухла в отдельных местах волдырями, и прикоснуться к ней невозможно. Ее стягивает и жжет. И он прав — меня лихорадит. Почувствовав, как я дрожу, Лала пришла ко мне и легла рядом, а я зарылась в ее шерсть руками и начала согреваться.
Прошли сутки. Я с трудом доходила до воды, мочила распухшие ноги, ненадолго становилось легче, капала водой на лицо, на кожу головы. Оборвала еще кусок тряпки с подола и обмотала голову, соорудив какое-то подобие тюрбана. Кусты возле реки укрыли меня от жары, но она уже шла на спад, а вдалеке небо пронизывали зигзаги молний.
Я долго не могла уснуть, лежала на боку Лалы и смотрела на небо, которое постепенно затягивало тучами, становилось прохладно. Как вдруг Лала повела ушами, вскочила на четыре лапы, постояла какое-то время и умчалась в темноту.
И вот именно сейчас стало по-настоящему страшно. Я сидела на земле, озираясь по сторонам, прислушиваясь к темноте, к каждому шороху.
Снова хотелось есть, и урчало в животе. Но хотя бы не мучила жажда. Силы не возвращались, и я чувствовала себя опустошенной и разбитой. Сидела, прислонившись к дереву, и смотрела в темноту, то закрывая глаза, то открывая.
Едва засыпала, мне снились кошмары. Снилась Албаста с церберами на цепЯх, снилось, что она нас нашла.
Проснулась от рокочущего звука и от того, что кто-то тащит меня за платье.
Открыла глаза и увидела Лалу, она топталась на месте, бежала вперед и снова возвращалась. Словно звала меня куда-то. Нервничала, металась.
— Что? Что случилось?
Снова тянет за платье. А я помню, как Хан говорит мне не уходить, что, если уйду, не сможет меня найти. Но она тянет, скулит, настойчиво и иногда грозно. Пока я все же не иду за ней, едва переступая израненными ногами. Чувствуя, как кружится от слабости голова.
Она куда-то меня ведет и даже пытается подгонять, толкает мордой в поясницу, тянет за юбку.
Вдалеке на траве виднеется силуэт человека. Он лежит, раскинув ноги. И силы сами наполняют тело, они берутся из каких-то резервов подсознания. Я бегу вперед, бегу, с отчаянием узнавая в силуэте своего мужа.
Рухнула рядом на колени и с расширенными глазами смотрю на его бледное лицо, на опущенные синеватые веки. Он не шевелится… и рядом в траве валяется блестящая черная змея.
Я закричала так громко, что, кажется, содрогнулась земля и затрепетала трава. Он словно услышал меня и едва заметно пошевелился, дрогнули веки.
— Птичка…надо…надо убрать яд… — едва шевеля губами.
Дальше помню, как искала место укуса, как отсасывала яд, как плевалась им и снова отсасывала. Никто не учил… так было написано в книгах. Потом сильно связала ногу на бедре. Вот и все… как идти дальше? У меня не хватит сил его нести, не хватит сил даже тянуть.
Вдалеке раздались раскаты грома. Вот-вот начнется ливень.
Глава 20
… Среди отвратительных человеческих остовов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе еще кое-какие обрывки некогда белой одежды… Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлен, голова глубоко сидела между лопаток, одна нога была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего явствовало, что он не был повешен. Когда его захотели отделить от скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом.
(с) Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери
— Надо…надо вырезать кожу, — выныривая из обморочного сна, хрипел Хан.
— Нет ножа, любимый, нет…
Рада, что пришел в себя, окрыленная очередной глупой надеждой. Кроме нее больше ничего не осталось. И я цеплялась за нее изо всех сил. Как за единственную соломинку в океане необратимости.
— Откуси кожу.
— О Божееее, — захлебываясь слезами, отрицательно качая головой. Как? Как она может причинить ему такую боль адскую? Она же с ума сама сойдет.
— Да…давай. Или тут меня закопаешь…а я…я домой хочу… сына хочу увидеть… у меня же есть сын… да?