Он поджимает губы, какое-то время смотрит в сторону, почти неподвижно.
Оливия понимает… когда ее мать умерла, она еще долго не могла прийти в себя.
Сестра…
— Эйдис? Вы были близки с ней?
— Да. Она старше меня чуть больше, чем на год. В детстве мы всегда играли с ней, во все мальчишечьи игры, она никогда не была примерной девочкой. Могла любого парня за пояс заткнуть. Она и сейчас может. Юн шарахался от нее, Генрих ее боится, — Сигваль улыбается. — Говорят, она пошла в нашу бабку. Все всегда решала сама. Только замуж по собственному выбору выйти не удалось, ее выдали так же, как и тебя, для укрепления мира. Хотя, она говорит, что не жалеет.
— Скучаешь?
— Да, — говорит он.
— А Юн боялся?
Сигваль смеется.
— Она лишила его невинности. Не он ее, а она его, прижала где-то в углу, так, что деваться было куда. И совершенно не стеснялась этого. Он влюбился в нее по уши, но шарахался все равно.
— Ну и сестры у тебя!
— Не все. Эйдис — огонь, мне до нее далеко. А Ньяль не такая. Тихая, скромная девочка… ей скоро десять. Боюсь, ей будет тяжело… Агнес и Беате еще маленькие.
— А братья?
Сигваль пожимает плечами.
— С Хальдором мы никогда не ладили. Не знаю, не сходилось, ни когда были детьми, ни сейчас. Он любит музыку, древних философов, охоту и пиры. А война и политика не интересуют его совсем, он выше этого. Честно говоря, меня страшно пугает мысль, что такой человек может стать королем. Бранд смог бы. Он совсем ребенок, но характер у него есть.
— А тебя, значит, интересуется война?
Сигваль фыркает, и даже трет пальцами лоб.
— Я всегда знал, что мне от этого никуда не деться. Вот из Эйдис вышел бы отличный король, будь она мужчиной. Но она и так уже почти все прибрала к рукам. У нее это от души, а я — скорее по необходимости, — он вздыхает. — Четыре года назад, на Галинкосах, убили дядю Хейдара, в бою, стрелой в горло. Там вообще было непросто, мы шли вперед, но потери слишком большие. Нам травили колодцы, перекрывали дороги и поставки еды. И среди своих — непрерывные споры о том, как стоит поступить, как вести войну и не вернуться ли домой. Дядя сдерживал их, но без него сразу посыпалось. Еще труп не успел остыть, как шакалы взялись делить добычу, чтобы сразу разбежаться. И я понял, что либо прямо сейчас, к утру, я беру это в свои руки, либо все летит, нахрен, к чертям.
Он замолкает.
— Вы же победили тогда?
— Победили, — устало говорит Сигваль. — До сих пор не понимаю, как удалось.
— Благодаря тебе.
Он болезненно морщится.
— В какой-то момент понимаешь, что за тебя этого не сделает никто. Твоя победа или твое поражение, если оно лично твое — это не так важно. Но важны люди, которые идут за тобой, их жизнь и смерть на твоей совести. Все вдруг меняется. У меня тогда, в девятнадцать лет, уже был неплохой военный опыт. Но настоящего опыта командования не было, ответственности такой не было.
Хмурится, смотрит в потолок.
— Страшно было? — спрашивает Оливия.
— Да, — говорит он. — Очень. Пиздец, как страшно. Ты силой заставляешь людей делать то, что они делать не хотят, и не можешь знать заранее — прав ты или нет. И если не прав, то они все погибнут. Это будет только твоя вина… Но за тебя все равно никто не решит.
С шипением втягивает воздух сквозь зубы. Садится… Оливии даже кажется, что он сейчас вскочит на ноги, убежит… но нет, сдерживается. Только до хруста сжимает пальцы.
— Прости, — говорит тихо. — Заснуть все это точно не поможет.
Оливия протягивает руку, касаясь его плеча, смотрит на него.
— Ничего.
Он хмыкает скептически.
Потом накрывает ее ладонь своей. С благодарностью. Это заставляет вздрогнуть, и Оливии приходится сделать усилие над собой, чтобы не отдернуть руку.
Но ведь она не боится?
Он улыбается.
— Хочешь, что ли, я расскажу тебе сказку на ночь? Как Эйдис рассказывала мне, когда я не мог уснуть. Или как я рассказываю младшим сестрам и Бранду? Ньяль до сих пор нравится. Рассказать?
Его глаза теплеют.
— Расскажи, — говорит она. Почему бы и нет.
И как-то даже, почти неосознанно, отодвигается дальше на кровати, освобождая ему место. И он ложится рядом, все так же — на спину, глядя в потолок, подсунув руку под голову.
Просто сказка.
— Про драконов? — спрашивает он. — Или, может быть, про цветочных фей, или детей моря? Или про огромных птиц, летающих за край света? Или снежных великанов?
В этом есть какое-то удивительное волшебство.
— Ты знаешь так много сказок?
— Да, — говорит он. — Много разных сказок. О чем тебе рассказать?
О снежных великанах рассказывать куда проще, чем о себе.
18. Фрейя, огненный дракон
Этой весной,
еще до Бейоны.
— Я поймала тебя, огненный дракон! — Фрейя с усилием переворачивает, заваливает его на спину, впрочем, он не слишком сопротивляется.
— И что теперь будешь со мной делать? — ухмыляется дракон, довольно и слегка расслабленно, его глаза сыто поблескивают.
Она садится на него верхом, на живот, прижав его руки к кровати. Поймала.
— Съем тебя! — наклоняется к нему, лизнув плечо, чуть прикусив, и лизнув снова. Горячее плечо, чуть соленое. Еще бы! После того, что они вытворяли тут! — М-мм, какой ты вкусный!
— Все съешь, или немного оставишь? — лениво интересуется он.
— Все! — говорит она. — Ты весь мой!
— Договорились, — соглашается дракон. — А потом я тебя слегка понадкусываю.
Она смеется. Гладит его ладонями, чувствуя выпуклые полоски шрамов — небольшой, круглый, оставленный стрелой — под правой ключицей, длинный тонкий — от плеча и через всю грудь, старый рваный — под ребрами. На руках шрамов куда больше.
— Тебя покусали и без меня. Вот это… — она обводит пальчиком шрам под ключицей, — кто это сделал?
— Жизнь дракона полна опасностей, — говорит он, тянет руки к ее бедрам, но только чуть касается пальцами, осторожно рисуя узоры. — Каждый так и норовит заполучить его голову, как отличный трофей над камином.
Он гладит ее, и от этих прикосновений пробирает дрожь. Фрейя тихо стонет, немного ерзает на нем, так, что волосы на его животе щекочут ее нежную кожу, это почти мучительно и так хорошо.
— И все же? — спрашивает она.
— На Галинкосах, — говорит он. — Там были отличные охотники на драконов.