Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - читать онлайн книгу. Автор: Лара Прескотт cтр.№ 75

Вслед за женщиной я вошла в Люксембургский сад. Мы обошли восьмиугольный фонтан. Стоя около фонтана, женщина заговорила тихим голосом. Вода в фонтане журчала, и всем, кто мог бы заинтересоваться нашим разговором, было бы сложно разобрать то, что именно она хотела мне сказать.

– Он заселился в отель под фамилией Уинстон, как вы нам и сообщили. Через час ему помогли выехать из отеля два наших коридорных, – женщина помолчала. – Мы думали, что вам будет интересно об этом узнать.

О чем подумал Генри, когда услышал стук в дверь? Было ли у него предчувствие того, что за ним придут? Испытал ли он чувство страха? Начал ли он кричать? И если кричал, то услышал ли кто-нибудь его крик? Мне очень хотелось, чтобы в те мгновения Генри подумал обо мне, хотя я знала, что этого, скорее всего, не произошло.

– Вот и все, – произнесла женщина и расцеловала меня в обе щеки.

– Вот и все, – повторила я, когда она ушла.

Когда я вернулась в отель, вместо старых, засохших роз в моем номере стоял новый свежий букет. Я умылась и накрасила губы красной помадой. Надела черные брюки, черный свитер и черные ботинки. Раздвинула занавески на окнах и посмотрела на свое отражение в зеркале.

Меня учили тому, как вычислять двойного агента. Двойной агент спокойно ведет себя в стрессовой ситуации, имеет уровень IQ выше среднего, подвержен перепадам настроения, ему все очень быстро надоедает, и он начинает скучать. Двойной агент не в состоянии поддерживать длительные любовные отношения с одним и тем же человеком. Двойными агентами становятся по эгоистическим соображениям: люди хотят денег, власти, жаждут мести или переходят на сторону противника по идеологическим соображениям. Меня учили замечать эти черты характера и особенности поведения в окружающих людях.

«Он получил Нобелевскую премию, он получил Нобелевскую премию, он ее получил», – думала я, расхаживая по маленькому дому в ожидании Бориса. Нобелевскую премию получил не Горький, не Толстой, не Набоков, а Борис Леонидович Пастернак. Он стал вторым русским писателем, удостоенным этой награды, и его имя войдет в историю.

Однако я боялась того, что может произойти после того, как он примет эту награду. Само по себе присуждение Борису Нобелевской премии уже ставило государство в неловкое положение, а если Борис ее примет, то это может быть расценено как еще большее унижение.

Что произойдет, когда ажиотаж, связанный с присуждением Боре премии, уляжется? Кто защитит нас? Кто защитит меня?

Чтобы успокоиться, я вышла в небольшой сад, который Боря помог мне высадить. Начавшийся утром дождь закончился, облака исчезли, и вышло солнце. Перекличка сорок, солнечные лучи, согревающие аккуратную грядку, прохлада, которую я ощущала пальцами рук и лодыжками – все эти мелочи, казалось, говорили мне о том, что знакомый мне мир скоро изменится.

Держа в руках шляпу, ко мне подошел Боря. Мы встретились на тропинке на полпути между нашими домами.

– Я отправил телеграмму в Стокгольм, – сказал он.

– И что ты там написал? – поинтересовалась я.

– То, что я принимаю Нобелевскую премию, и то, что мы все приедем ее получать.

– Значит, мы поедем в Стокгольм? – переспросила я. На секунду мне представилась совершенно нереальная ситуация: я, одетая в черное платье, сшитое в Париже так, что оно сидит на мне как вторая кожа, и Боря в своем любимом сером костюме, унаследованном от своего отца. Я смотрю, как он встает, чтобы принять Нобелевскую премию. Аплодисменты публики накатывают на меня, словно морская волна. Во время торжественного ужина в синем зале мы будем есть бёф бургиньон, и он представит меня в качестве женщины, вдохновившей его на создание образа Лары – женщины, в которую мир влюбился точно так же, как влюбился он сам.

– Это невозможно, – произнес он, качая головой. Потом взял меня за руку, и, не говоря ни слова, мы пошли в мою спальню и занялись любовью так медленно и размеренно, как привыкли.

Он провел со мной большую часть ночи и ушел, когда синий утренний свет пробился сквозь мои занавески. В свете нового дня я заметила новые старческие пятна и черные волосы на его спине, после чего посмотрела на свою собственную кожу. Понимание того, как мы оба постарели, было словно прыжком в ледяную реку, и я задумалась о том, остались ли у нас силы для того, чтобы пережить все то, что нас ждет.

Когда я смотрела, как он покидает мою постель, меня охватила глубокая тоска по чему-то, что я еще не потеряла, но знала, что скоро потеряю.

После того как Борис отправил телеграмму в Стокгольм, Президиум ЦК КПСС принял секретное постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», в котором были следующие слова: «Признать, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака, в котором клеветнически изображается Октябрьская Социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны».

Власти не собирались терпеть поведение Пастернака и прощать его.

Нам сообщили, что начали собирать чрезвычайное общемосковское собрание писателей. Всем поэтам, писателям, драматургам и переводчикам говорили о том, что участие в собрании является обязательным.

Некоторые члены Союза писателей были рады тому, что самовлюбленный поэт, живущий в неприступной башне из слоновой кости, наконец-то получит по заслугам. Некоторые считали, что Пастернака нужно было уже давно прижать к ногтю, и высказывали непонимание, почему его не тронули во времена сталинских чисток. Часть писателей не разделяли официальную точку зрения и не желали участвовать в травле своего коллеги, друга или наставника, и надеялись на то, что к их точке зрения прислушаются.

Боря не читал газет, но я-то читала.

В газетах Борю называли Иудой, который продался за тридцать сребреников, человеком, ненавидевшим свою родину, и снобом, создавшим весьма сомнительное с художественной точки зрения литературное произведение. Роман «Доктор Живаго» называли орудием борьбы с государством, а Нобелевскую премию – наградой Запада за то, что Боря для него сделал.

Друзья, которые раньше с упоением слушали Борю на литературных вечерах в малом доме, куда-то исчезли. Они больше не приходили в гости, не писали писем в Союз писателей в поддержку Бори, и многие их них отрицали то, что дружили с ним, когда их напрямую об этом спрашивали. Именно молчание друзей было неприятнее всего.