Моя война. Писатель в окопах: война глазами солдата - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Астафьев cтр.№ 41

У «местной власти» было четыре месяца, чтобы исправить ситуацию. Четыре месяца. Пока еще был жив Астафьев. Не захотели ничего исправлять. А ведь обвинение, прозвучавшее на всю страну из уст авторитетнейших людей, было страшным: «Законодательное собрание Красноярского края опозорило не только себя, оно опозорило Россию».

Об этом надо помнить. Потому что сами краевые депутаты уже давно получают или будут получать солидную персональную пенсию, когда достигнут соответствующего возраста. Это они лично для себя проголосовали за собственные многочисленные льготы. Без всяких показных судилищ. Без персональных обсуждений.

Не было даже намека на то, чтобы кто-то засомневался в несправедливости такого вердикта. Шкурнический интерес не предавался широкой огласке, но обрел форму закона. И никто не заявил, что откажется от постыдной персональной пенсии. Никто. Ни те, кто голосовал «за», ни те, кто голосовал «против» астафьевской прибавки. Не оказалось совестливых и среди представителей нового созыва. Дорвались до власти и обеспечили себя пожизненными благами. Слуги народные… Стыдобище красноярское.

Вот и выходит, что памятник после смерти поставили Астафьеву. Но ему при жизни пожалели мизер, а себе краевые депутаты отвалили всего сполна и помногу. Взяли и вознесли себя сами на величественный постамент. Тем самым, дав своеобразный знак молчаливому обществу: кто на самом деле является «народным достоянием».

Хотелось бы, но никак не могу забыть мой последний разговор с парализованным Астафьевым. Это был страшный разговор. Страшный по своей интонации. В его словах уже не было никакой надежды. Одна только боль.

А потом, после смерти, нашли записку, обращенную к живущим: «Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье. Виктор Астафьев».

Будет еще горестный вскрик вдовы Марии Семеновны во время моего длинного-предлинного телефонного разговора с ней в апреле 2002 года. Она не сможет ни простить, ни забыть совершенного властью: «Кто бы знал, каким для Вити это было ударом! Как он это все переживал… Кто бы видел его мучения!»

В больнице Астафьев мне скажет: «Думаю, что неблагодарность – самый тяжкий грех перед Богом. И могу сказать, что большую часть своего писательского времени я потратил на помощь другим». Вот, выходит, мы его и “отблагодарили” за все сделанное под самый конец…

Кем я был для Астафьева? Никем. Случайным прохожим, которому судьба подарила три разговора с сибирским праведником из Овсянки. И к этим разговорам я мысленно возвращаюсь все чаще и чаще. И помню я все в мельчайших деталях.

2001 год. На красноярском рынке покупаю фрукты для хворающего Астафьева. Мне их заворачивают в местную газету. На черном фоне крупным шрифтом написано: «Виктора Петровича Астафьева представлять широкому читателю не нужно. Он самый читаемый сегодня русский писатель». С удивлением рассказываю парню продавцу, как неожиданно все соединяется. Продавец смотрит на меня и не понимает. Об Астафьеве ничего не слышал…

Вспоминая, какой литературой завалены книжные магазины, смотрю на дату выпуска газеты. Но газета почти свежая…

Я захожу к Астафьеву в больничную палату. Палата одноместная, но без излишеств. Он уже встал, после сна. Приглашает: «Проходи, садись, я сейчас». А сам подсаживается к столу и низко-низко над ним склоняется. Так низко, что вначале я даже не понимаю, что он там делает. Вижу только, как быстро-быстро обеими руками что-то перебирает, да так торопливо и сноровисто у него это получается, что мне он тут же начинает напоминать бурундучка, на валежине разлущивающего шишку. И не поворачивая даже головы в мою сторону, говорит: «Люблю кедровые орешки. Слабость к ним питаю… Не сильно торопишься?»

Я вдруг ловлю себя на чувстве неловкости. «Сибирские семечки» он продолжает щелкать с какой-то удивительной детской непосредственностью, так увлеченно и с такой радостной искренностью, как будто и нет никого рядом.

Так бывает, когда зайдешь неожиданно в комнату и застанешь человека за каким-то простым, сокровенным занятием. Хочется побыстрее, тихонечко уйти, пока тебя не заметили…

«Рассказывай!» – просит меня Астафьев. Я начинаю, как мне кажется, с самого приятного. Рассказываю, что возвращаюсь из Енисейска и что в поселке Подтесово хотят назвать его именем новую, современную школу. Астафьев отстраняет кедровые орешки и протестующе машет руками:

– Не надо всей этой мишуры. И почестей мне достаточно, и место есть свое в литературе… Не нужно этого. Хотя и с добротой отношусь я к подтесовцам… Не раз бывал там…И помогал им…Меня по такому же поводу библиотекари в родной Овсянке одолевали. Знаешь, как одолевали!? О-о-о! Но при жизни чтоб моим именем называть.… Нет, не прилично это. Потом… Потом делайте, что хотите…

Из письма В.П. Астафьева жене. 1967 год: «Как жить? Как работать? Эти вопросы и без того не оставляют меня ни на минуту, а тут последние проблески света затыкают грязной лапой…Настроение ужасно. Мне хочется завыть и удариться башкой о стену. Будь же проклято время, в которое нам довелось жить и работать!..

Нас ждет великое банкротство, и мы бессильны ему противостоять. Даже единственную возможность – талант – и то нам не дают реализовать, употребить на пользу людям. Нас засупонивают все туже и туже…Руки опускаются. И жаль, что это ремесло невозможно бросить».

К моменту нашей встречи Астафьеву исполнилось семьдесят семь лет. И я разговаривал с человеком, который не просто прожил целую эпоху, а сумел еще и осмыслить прожитое. Редко кто берется за такую тягостную и неблагодарную работу.

– Виктор Петрович, однажды Вы сказали: «Главное, чтобы душа была в мире с людьми и с самим собой, а дело было у каждого такое, чтобы забирало целиком». Но у Вас, не очень-то получалось жить со всеми в мире…

– У меня с умными людьми всегда складывались добрые отношения, потому что умею их слушать. Я у Твардовского был пятнадцать минут и больше его слушал, чем сам говорил. Во все уши слушал. Хотя мое время для встречи с ним было очень ограничено. Может, те пятнадцать минут я и отрабатываю теперь всю жизнь. Кто знает…

Вообще, на встречи с умными людьми мне везет. И думаю, что их – порядочных и культурных – надо искать и открывать. А открывши, успевать больше слушать и перенимать. Радоваться, что даром отдают… Нужно научиться не упускать счастливых минут драгоценного и редкого общения с ними.

Сейчас в провинции, в нашей Сибири, по-настоящему образованным, культурным людям живется очень трудно… Я знаю таких, им – очень тяжело. Они находятся в изоляции. Они – сами с собой. Обществом не востребованы.

– У вас была возможность остаться в Москве, но вы всю жизнь прожили в провинции. Тем не менее, другим писателям советовали пожить в столице, «называя это необходимым благом»…

– Москва дала возможность прикоснуться к сокровищам культуры, но жить там постоянно… Нет! А провинция мне помогла остаться самим собой. Остался ли бы я таким в Москве, при моей мягкотелости, – не уверен.