– Правильно, – сухо ответил Притчард.
– Жена говорит, что это похоже на синяк, – добавил затем
Глен.
Доктор после некоторого раздумья сказал: «Если вы
подразумеваете здесь припадок, то здесь нет сомнений. Но если вы полагаете, что
припадок был связан с эпилепсией, я почти уверен, что это не так. Если бы этот
страшный припадок был связан с эпилепсией, то она должна была бы достичь
последней критической стадии, и Тад никак не смог бы не реагировать на световые
тесты Литтона. Вам бы даже не понадобился доктор, чтобы установить такое
заболевание у сына, поскольку он начинал бы биться в судорогах на коврике в
гостиной каждый раз, как менялось изображение на экране вашего телевизора».
– Тогда что же это? – робко спросила Шейла.
Притчард обернулся к снимкам, укрепленным на экране с
подсветкой. «Что это?» – повторил он и прикоснулся к своему желтому кружку. –
"Внезапные приступы головных болей в сочетании с предыдущими припадками
заставляют меня предполагать мозговую опухоль у вашего сына, возможно еще
небольшую и, надеюсь, не злокачественную.
Глен Бомонт окаменело уставился на доктора, в то время как
его жена стояла позади него, утирая слезы платком. Она плакала беззвучно. Этот
плач был результатом годов жестоких тренировок. Удары Глена были всегда очень
быстры и болезненны, но почти никогда не оставляли следов. После двенадцати лет
своих молчаливых страданий, она, вероятно, даже при всем желании не смогла бы
закричать во весь голос.
– Не значит ли это, что вы хотите вырезать ему мозги? –
спросил Глен со своей обычной деликатностью и тактом.
– Я не собираюсь действовать подобным образом, мистер
Бомонт, но полагаю, что хирургия здесь была бы своевременна. И он подумал:
«Если Бог действительно существует, и он действительно создал нас по образу и
подобию своему, мне бы не хотелось выяснять, почему чертовски много людей типа
этого субъекта распоряжаются судьбами столь многих и причем намного лучше их».
Глен молчал несколько долгих мгновений, опустив голову и
наморщив лоб в тяжелом раздумьи. Наконец он поднял голову и задал тот вопрос,
который беспокоил его больше всего на свете.
– Скажите мне правду, док, – сколько будет стоить вся эта
канитель?
Ассистирующая операционная сестра первой увидела это.
Ее вопль казался еще более пронзительным и неожиданным в
операционном зале, поскольку последние пятнадцать минут там слышались лишь
команды Притчарда, отдаваемые им шепотом, да жужжание систем жизнеобеспечения
пациента, перемежаемое коротким шуршанием хирургических пилок.
Она отшатнулась назад, ударилась о поднос с разложенными
двумя дюжинами инструментов и опрокинула его. Поднос ударился с громким лязгом
о кафельный пол, вызвав продолжительное эхо, сопровождаемое грохотом от падения
более мелких, но тоже очень громогласно заявивших о себе хирургических
принадлежностей.
– Хилари, – закричала старшая сестра. Ее возглас был
проникнут ужасом и изумлением. Она настолько потеряла самообладание, что
сделала полшага вслед за своей убегающей подругой в зеленом хирургическом
комбинезоне.
Доктор Альбертсон, ассистировавший Притчарду, просто
оттолкнул старшую медсестру назад как непослушного теленка, пробурчав:
– Помните, где вы находитесь, пожалуйста.
– Да, доктор. – Она тотчас встала на свое место, не взглянув
даже на открытую дверь операционной, откуда продолжая вопить пулей вылетела
Хилари.
– Положите инструменты в стерилизатор, – сказал Альбертсон.
– Немедленно. Быстро-быстро.
– Да, доктор.
Она начала собирать инструменты, тяжело дыша и готовая
разрыдаться, но уже приходя в себя.
Доктор Притчард, казалось, ничего не заметил. Он с
неослабевающим вниманием рассматривал экран, надетый на череп Тада Бомонта.
– Невероятно, – шептал он. – Просто невероятно. Это просто
для учебников. Если бы я не видел этого своими глазами...
Шипение стерилизатора, казалось, заставило его оглянуться, и
Притчард взглянул на доктора Альбертсона.
– Я хочу провести всасывание, – сказал он твердо. Притчард
взглянул на сестру. – Чем вы занимаетесь? Живо шевелитесь!
Она подошла с инструментами в новом поддоне.
– Сделайте всасывание, Лестер, – обратился Притчард к
Альбертсону. – Прямо сейчас. И я покажу вам нечто, чего вы никогда не увидите
на ярмарочных шоу уродцев.
Альбертсон запустил операционную всасывающую помпу, не
обращая внимания на старшую медсестру, которая пронеслась с инструментами прямо
перед ним, словно глухая и безучастная машина.
Притчард взглянул на анестезиолога.
– Обеспечь мне хорошее давление крови, дружище. Давление –
это все, что я прошу.
– У него сто пять на шестьдесят восемь, доктор. Стабильно,
как скала.
– Хорошо, его мать говорит, что перед нами здесь лежит новый
Уильям Шекспир, а потому держи давление на этом уровне. Очищайте его, Лестер, –
не щекочите его этой чертовой штукой!
Альбертсон наложил отсос для очистки крови. Пульт управления
работал ритмично и монотонно, гудя где-то в глубине операционной. Затем
Альбертсон услышал свой собственный глубокий вздох. Он вдруг ощутил себя
вздернутым на крюке в животе.
– О, мой Бог. Иисусе. Иисус Христос.
Он на мгновение в ужасе отшатнулся. Затем наклонился ближе.
Над хирургической маской и за стеклами очков в роговой оправе его глаза вдруг
выразили живое любопытство и изумление. – Что это?
– Я думаю, вы видите, что это, – сказал Притчард. – Я читал
об этом, но никогда не ожидал увидеть это наяву.
Мозг Тада Бомонта был цвета наружной поверхности раковины
улитки – умеренно серый с розоватым оттенком.
Сквозь гладкую поверхность коры мозга выступал слепой и
уродливый человеческий глаз. Мозг слабо пульсировал. Глаз пульсировал вместе с
ним. Это выглядело так, словно он пытался им подмигнуть. Именно это –
подмигивание глаза – заставило ассистирующую медсестру удрать из операционной.
– Святой Боже, что это? – снова воскликнул Альбертсон.
– Это ничто. – сказал Притчард. – Когда-то это могло стать
частью жизни, человеческой жизни. Сейчас это – ничто. Кроме беспокойства. А это
беспокойство мы попробуем устранить.
Доктор Лоринг, анестезиолог, сказал:
– Можно и мне взглянуть, Притчард?
– Он в порядке?