Лупе была так расстроена, прочитав (в одно мгновение), о чем думал Хуан Диего, что не обратила внимания на собак.
– Я тут, чтобы читать мысли львов? Так, да? – спросила девочка брата.
– Я доверяю Соледад, а ты? – Это все, что сказал Хуан Диего.
– Мы тут пригодимся, если ты небоходец, а иначе мы не нужны. Так, да? – снова спросила Хуана Диего Лупе. – О, я понимаю, тебе нравится роль Диво-мальчика, верно?
– Соледад и я не знаем, меняются ли у львов мысли – если, конечно, ты сможешь прочитать, о чем думают львы, – сказал Хуан Диего; он пытался быть великодушным, но идея стать Диво-мальчиком уже захватила его.
– Я знаю, что на уме у Омбре. – Это было единственное, что Лупе сказала ему.
– Послушай, мы просто попробуем, – сказал Хуан Диего. – Останемся на неделю, посмотрим, как пойдет…
– На неделю! – воскликнула Лупе. – Ты не Диво-мальчик, поверь мне.
– Ладно, ладно, останемся на пару дней, – взмолился Хуан Диего. – Давай просто попробуем, Лупе, – ты ведь не все знаешь, – добавил он.
Какой инвалид не мечтает не хромать? А что, если калека сможет ходить эффектно? Небоходцам аплодировали, ими восхищались, их даже обожали – только за то, что они сделали всего шестнадцать шагов.
– Это ситуация «уходи или умри здесь», – сказала Лупе. – Пара дней или неделя не имеют значения.
Все это было слишком внезапно и для Лупе тоже.
– Ты так все драматизируешь! – сказал Хуан Диего.
– Кто хочет быть Дивом? Кто драматизирует? – спросила Лупе. – Диво-мальчик.
А где же были взрослые, несущие ответственность за происходящее?
Трудно было представить, что еще может случиться с ногами Эдварда Боншоу, но босоногий айовец думал о чем-то другом; собаки не отвлекли его от этих мыслей, сеньор Эдуардо не готов был понять, в каком положении оказались дети. Даже Флор, продолжавшую флиртовать с айовцем, нельзя было винить за то, что она упустила из виду альтернативу «уходи или умри здесь», с которой столкнулись дети. Присутствующие взрослые думали лишь о себе.
– У вас действительно есть грудь и пенис? – выпалил по-английски Эдвард Боншоу, обращаясь к Флор, чей утаенный хьюстонский опыт дал ей хорошее представление о языке.
Сеньор Эдуардо рассчитывал, что Флор, конечно, поймет его; ему просто не приходило в голову, что Хуан Диего и Лупе, которые спорили друг с другом, тоже услышат его и поймут. И никто в собачьей палатке не мог даже вообразить, что Эстрелла, старая дрессировщица, не говоря уже о Соледад, жене укротителя львов, тоже понимают по-английски.
Когда сеньор Эдуардо спросил Флор, есть ли у нее грудь и пенис, собаки, естественно, перестали бешено лаять. Действительно, все в собачьей палатке услышали и, казалось, поняли вопрос. Он не касался детей свалки.
– Господи, – сказал Хуан Диего.
Дети были предоставлены самим себе.
Лупе прижала тотем Коатликуэ к своей слишком маленькой, чтобы быть заметной, груди. Ужасающая богиня с гремучими змеями вместо сосков, казалось, тоже поняла вопрос о груди и пенисе.
– Ну, пенис я тебе не собираюсь показывать, во всяком случае не здесь, – сказала Флор айовцу.
Она стала расстегивать блузку и вытаскивать ее край из-под пояса юбки. Детям оставалось принять свое собственное внезапное решение.
– Разве ты не видишь? – сказала Лупе Хуану Диего. – Она для него одна-единственная на свете, она предназначена для него! Флор и сеньор Эдуардо – они усыновят тебя. Они смогут забрать тебя с собой, только если будут вместе!
Флор полностью сняла блузку. Снимать лифчик не было необходимости. У нее была маленькая грудь, о чем она позднее скажет: «Это лучшее, что могли сделать гормоны». Она добавила, что не подвергалась хирургическому вмешательству. Но на всякий случай Флор сняла и лифчик; пусть груди и были маленькими, но она хотела убедить Эдварда Боншоу, что они действительно у нее есть.
– Это не гремучие змеи? – спросила Флор у Лупе, когда все в палатке увидели ее груди и соски.
– Это ситуация «уходи или умри здесь», повторила Лупе. – Сеньор Эдуардо и Флор – это твой выход отсюда, – сказала девочка Хуану Диего.
– Пока что тебе придется на слово поверить мне насчет пениса, – говорила Флор айовцу; она уже надела лифчик и застегивала блузку, когда вошел Игнасио.
Пусть это и палатка, но у детей свалки возникло ощущение, что укротитель львов везде входит без стука.
– Пойдем, познакомишься со львами, – сказал Игнасио Лупе. – Думаю, ты тоже должен пойти, – повернулся укротитель львов к калеке – будущему Диво-мальчику.
Не было никаких сомнений в том, что дети свалки осознали условия своего предстоящего пребывания в цирке: Лупе надлежало читать мысли львов. И независимо от того, меняются ли мысли у львов, Лупе также придется убедить укротителя, что львы могут менять свои мысли.
Но о чем думал босой, укушенный и описанный собакой миссионер? Клятвы Эдварда Боншоу были нарушены; сочетание груди и пениса Флор заставило его в корне пересмотреть обет безбрачия, так что никакая порка теперь миссионеру не помогла бы.
Сеньор Эдуардо называл себя и своих братьев-иезуитов «солдатами Христа», но теперь его уверенность в этом была поколеблена. А два старых священника явно не хотели, чтобы дети свалки оставались в сиротском приюте; их вялые расспросы о безопасности цирка были скорее формальностью, чем искренней озабоченностью или убежденностью, что все обойдется как надо.
– Эти дети такие дикие – я думаю, их могут съесть дикие животные! – воскликнул отец Альфонсо, всплеснув руками, как будто такая судьба была бы достойна детей свалки.
– Им не хватает дисциплины – они могут упасть с этих качающихся штук! – вмешался отец Октавио.
– С трапеции, – услужливо подсказал Пепе.
– Да! С трапеции! – воскликнул отец Октавио, словно такая идея ему понравилась.
– Мальчик ни на чем не будет качаться, – заверил священников Эдвард Боншоу. – Он будет переводчиком, – по крайней мере, он не будет мусорщиком!
– А девочка будет читать мысли, предсказывать судьбу – и никаких ей раскачиваний ни на чем. По крайней мере, она не станет проституткой, – сказал брат Пепе двум священникам; Пепе прекрасно знал этих священников – слово «проститутка» было решающим доводом.
– Лучше уж быть съеденным дикими животными, – сказал отец Альфонсо.
– Лучше уж упасть с трапеции, – согласился отец Октавио.
– Я знал, что вы поймете, – сказал сеньор Эдуардо двум старым священникам.
Тем не менее даже после этого айовец выглядел так, словно не знал, чью сторону он должен занять. Он выглядел так, словно не понимал, о чем спор. Почему цирк должен быть такой уж хорошей идеей?
И вот теперь Эдвард Боншоу кое-как ковылял на своих изнеженных босых ногах, боязливо, чтобы снова не вляпаться в слоновье дерьмо, продвигаясь по аллее между палатками труппы. Айовец привалился к трансвеститу Флор, держась за нее, более крупную и сильную, чем он сам; короткое расстояние до львиных клеток, всего в двух минутах ходьбы, должно быть, показалось Эдварду Боншоу вечностью – встреча с Флор и просто мысли о ее груди и пенисе изменили траекторию его жизни.