Вдруг, перед тем местом, где скалы закруглялись, звук сердитых голосов раздался в тихом ночном воздухе. Они как будто раздавались с утесов, по направлению развалин капеллы, именно на том месте, где Рэвенсберд был прошлую ночь, и Мичель весьма естественно взглянул наверх. Он не мог видеть ничего — скалы возвышались слишком перпендикулярно; но через минуту два человека — так ему показалось при лунном сиянии — показались на краю утеса; они боролись. Голоса вдруг прекратились, борьба шла уже за жизнь, а Мичель, ужасаясь опасности, стоял неподвижно и смотрел.
Одна минута неизвестности — не более — прошла для Мичеля; один из этих людей упал с утеса, или был столкнут, и немедленно за этим пронзительные крики ужаса, очевидно не мужского голоса, раздались вдали.
Мичель стоял в испуге; сердце его билось, как будто хотело выскочить из груди. Из его краткого разговора с Рэвенсбердом можно было видеть, что он не был храбр; люди слабого здоровья редко бывают храбры. Мичель успевал исполнять свои обязанности, но он всегда был болезненный, а в молодости у него бывали припадки падучей болезни. Он должен был собраться с духом и мужеством, прежде чем решился подойти; вид мертвого человека был так страшен для Мичеля, как привидения для пансионерки, и он нисколько не сомневался, что несчастная жертва была результатом падения. Едва переводя дух от трепета, он, наконец, побежал вдоль берега к тому месту и наклонился над человеком, лежавшим там.
Он казался мертв. Глаза были закрыты, рот слегка открыт, а лицо имело синеватый, мертвенно-бледный цвет при лунном сиянии. Мичель узнал черты и отшатнулся; если что-нибудь могло увеличить испуг и ужас этой минуты, то именно то обстоятельство, что Мичель узнал черты Уильяма Генри Дэна.
Первой мыслью, пришедшей в голову берегового стража, было то, что другой человек был Рэвенсберд; вторая — что ему делать? Он совершенно не знал, что он должен или что он может сделать. Внутреннее побуждение заставило его поднять голову и закричать в надежде, что его услышат на утесах; но ответа не было. Мало было надежды, что противник капитана ответит; вряд ли кто другой был на утесах ночью.
Слабые крики — пронзительные сами по себе, но слабые в отдалении — скоро замолкли, и Мичель начал сомневаться, действительно ли он слышал их. Мичель снял свой сюртук, сложил его, и положил под голову капитана Дэна, стал тереть ему руки, прыскать в лицо водою, почерпнутою из моря, тер его сердце.
Капитан Дэн не шевелился и не подавал признака жизни. Ни одного судна не виднелось на море в это время, иначе Мичель с отчаяния закричал бы этому судну. Опять он стал кричать на утесы — голос его был слаб всегда, гораздо слабее обыкновенного мужского голоса, — но отголосок замер в тишине, и ответа не было. Вдруг Мичелем овладел панический страх — отчасти оттого, что он находился один с мертвецом, отчасти при мысли, что прилив скоро зальет тело, отчасти от ужаса самого положения.
Мичель был из числа тех людей, которые теряются в непредвиденном случае; он знал не более ребенка, что следует тут сделать. Ближайшая дорога с берега была около того уступа, мимо которого он прошел, и по ступеням, находившимся несколько выше, тем самым ступеням, по которым бедный капитан Дэн спускался утром с своим другом, американским джентльменом. Мичелю всего лучше было сделать это, потому что скоро подоспела бы помощь из замка. Но Мичель рассудил, что если он побежит по берегу в противоположную сторону, к Дэншельду, то встретит почти тотчас другого берегового стража. Смутные идеи туманно толпились в голове Мичеля и побуждали его изменить это последнее намерение; одна из этих идей состояла в том, что, поднявшись на ступени и проходя утесы, он наверно не встретит ни души; другая в том, что он может привести с собою своего товарища, берегового стража, и они оба могут оттащить тело капитана Дэна подальше от разливающегося моря.
Стоя в плачевной нерешительности, с помутившимися мыслями, в недоумении, Мичель опять наклонился к капитану Дэну. Лицо его не было повреждено в падении. Мичель откинул волосы с холодного лба, взял одну руку, намереваясь пощупать пульс, но от страха выпустил руку и она упала с мертвенной тяжестью. Панический страх вернулся к Мичелю, и он, сам не зная, что делает, ударился бежать, а сердце у него так и стучало в груди. Нечего вам спрашивать, в какую сторону он побежал; в минуты страха рассудок уступает побуждению; лицо и шаги Мичеля были обращены к Дэншельду, а глаза искали товарища.
Но он не встретил его. Или этот человек ушел раньше своего времени (что было весьма вероятно), или он стоял на выступе, отчасти закрытом скалами, и смотрел на то, что он называл подозрительным судном, шедшим вдоль берега, этого мы никогда не узнаем. Верно было только то, что эти два человека не встретились, не видали друг друга, и Мичель бежал всю дорогу к Дэншельду, биение его сердца становилось все громче и мешало ему бежать.
Первое здание, к которому он добежал, была караульная береговых стражей — низкое строение возле самого берега. Снаружи оно походило на ригу, внутри состояло из двух комнат и каморки, служившей спальной. Когда Мичель приблизился к караульне, он почувствовал большое облегчение по двум причинам: оттого, что он находился опять вблизи живых существ и что есть еще время спасти тело капитана Дэна.
Наружная дверь караульни отворялась в комнату порядочной величины. В ней, около пылающего камина, собралось четверо людей, спокойно занимавшихся разговором; это были надзиратель, которого звали Коттон, два его приятеля, зашедшие к нему, и береговой страж.
Береговая караульня, у которой почти не было никакого дела, имела репутацию распространителя Дэншельдских сплетен. Давно уже не было ничего, что могло бы сравниться со случившимся в этот день — капитан Дэн столкнул слугу с лестницы и выгнал его из замка. В Дэншельде ни о чем другом не говорили с самого утра и теперь это составляло предмет разговора в караульне людей, сидевших около огня; каждый выражал свое собственное мнение о начале или причине, противореча другим. Чрезвычайно изумлены были спорившие, когда дверь вдруг отворилась с шумом и человек без сюртука влетел в комнату с каким-то пронзительным воем. В нем узнали Мичеля, волосы которого стояли дыбом, глаза выкатились, а лицо покрылось страшной бледностью.
— Что это с вами? — с гневом спросил надзиратель Коттон, пришедший к заключению, что Мичель пьян.
Мичель отвечал только криками, вырывавшимися вследствие его усилий перевести дух. Он не помнил, чтобы сердце его билось так когда-нибудь прежде; даже когда с ним бывали припадки, и тогда оно не билось так страшно. Он приложил к сердцу обе руки и, зашатавшись, прислонился к стене; губы его побелели, и крупные капли пота выступили на лбу. Капитан начал думать, нет ли каких других причин для этого странного появления Мичеля, вместо той, которую он так опрометчиво вообразил.
— Зачем вы оставили ваше дежурство? Что привело вас сюда в таком состоянии? Где ваш сюртук? — повторял он с удивлением и с гневом, видя, что Мичель не говорит.
— Он умер! Он умер! — наконец проговорил Мичель. — Мне надо помочь взять его… Если…
Мичель не мог продолжать; вероятно, у него захватило дух, а может быть, и биение сердца не позволяло. Коттон и его друзья вытаращили глаза.