Оливер Лавинг - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Мерил Блок cтр.№ 81

И поэтому ты проводил очень много времени, навещая то небывалое место, нащупывая свои последние дни в поисках того, что они открыли бы тебе, если бы только ты умел смотреть: настоящую причину, почему Ребекка выпустила твою руку возле футбольного стадиона; правду о мужчине, которого ты видел у ее дома; восхитительную боль десятков утренних разговоров, во время которых ты ни разу не попытался выведать у нее хоть что-нибудь. И конечно, самая мучительная пытка, пуговица, которую ты искал дольше других. Она причиняла тебе острую боль, но это воспоминание стало одержимостью, воспалением в твоей руке. Пятнадцатое ноября. Безупречное звездное небо над Западным Техасом, Ребекка мягко покачивается в столбе света. Понимание, которое пришло слишком поздно.

Но ты далеко не всегда мог проживать те мучительные последние дни и иногда по целым неделям не притрагивался к своим пуговицам. И когда доктор Рамбл, сестра Хелен, Пегги, твоя мать, иногда твой брат и твой отец вновь заговаривали с тобой, голоса их сливались в бессмысленный шум, отзвук дальнего грома. Наконец ты потерялся в смутной дреме, бесконечном сне наяву, и твоя жизнь превращалась в знойный мираж в раскаленной пустыне. Ты был ничто, ты был туман. И так продолжалось месяцами в твоем бессловесном месте. Слов для этого не существует.

Но иногда все-таки в воздухе собиралось напряжение, и ты ощущал, что обостряешься в молнию. Хорошо известно, что метеорология – хитрая наука; бывает трудно предугадать, какие условия породят бурю. Песня Боба Дилана в магнитофоне, рука медсестры на твоем подбородке, знакомый запах еды из столовой. Все это вместе возвращало тебя в сознание, яркими буквами записывая твое несчастное положение: глаза Ма, твоя пустая глотка, хихиканье аппаратов, поддерживающих работу мочевого пузыря и кишечника, механическая кровать, дышащая под тобой. Однако иногда условия были понятнее – в твою комнату приходил новый циклон. Например, однажды, после долгого отсутствия, к тебе вернулось лицо твоего брата – точнее, не совсем его лицо, а стильная взрослая интерпретация в очках. «Это я», – сказал Чарли, и ты прекрасно его услышал. И в последующие недели ты продолжал слышать все, даже слишком отчетливо.

Другое неожиданное явление возле четвертой койки. Ты уловил что-то знакомое в ее отважном лице, в ее настойчивой жизнерадостности. Когда-то, очень давно, она провела с тобой целый день, нашептывая что-то в ухо, пальпируя твое тело. Затем она порой приходила к твоей постели и плакала, как и многие другие. «Здравствуй, Оливер! Помнишь меня? – сказала она теперь. – Я Марго Страут. Я буду опять заниматься с тобой».

И правда, она занималась или, по крайней мере, пыталась. Она допрашивала твое тело, трудясь целыми днями. «Два раза, если да, один раз, если нет». Однако правда заключалась и в том, что, когда ее руки болезненно прижимались к твоим щекам, векам, горлу, она говорила тебе вещи, не очень связанные с работой. «Оливер, ты причина всего, что произошло со мной. Теперь это для меня ясно как день, – говорила она так, словно это комплимент. – Ты знаешь это? Два раза если „да“, один раз, если „нет“».

Чтобы оказать ей любезность, ты пытался дернуться, изображая «да». «Люблю тебя» – десятки раз ты слышал, как компьютер говорит это твоей матери, и иногда тебе почти удавалось убедить себя, что ты говоришь это сам.

На самом деле ты был не настолько обеспокоен всем этим, как можно было бы предположить. Пусть родные верят в то, в чем нуждаются. Когда грань между бодрствованием и сном стала еще более зыбкой, ты грезил своими собственными выдумками. Ты был вовсе не Оливером Лавингом, решил ты, а просто духом, который вселился в вегетативного пациента по имени Оливер Лавинг. Когда брат похлопывал тебя по рукам, которые не могли тоже похлопать, когда мать обнимала твое тело, которое не могло обнять ее в ответ, ты думал, что этот Оливер Лавинг, эта семья, это прошлое не имеют к тебе никакого отношения. Ты был просто духом, который взял этот череп в аренду и сочувствовал настоящему владельцу. Ты впитывал горе этой семьи, словно оно было твоим собственным. Внутри этой истории тебе удавалось даже прощать отца за то, что он так долго тебя не навещал. Разведенный с самим собой, ты понимал, какой мукой будет для него видеть тело, которое когда-то принадлежало его сыну. В роли духа ты становился лучше, ты был замечательным, щедрым, понимающим.

Вынести все это ты мог, однако не в силах был видеть, как твоя мать теряет последнюю надежду, которая держала ее возле твоей койки. «Какой предмет мы тебе показали? Какую историю? Какую песню?» – спросил однажды доктор. «Пожалуйста», – силился крикнуть ты, но не мог. Убитая горем Ма ушла, оставив тебя одного на четвертой койке. «Пожалуйста», – продолжал ты кричать той ночью, и наконец тебе ответил какой-то голос.

– Ладно, ладно, успокойся.

Той ночью, почти через десять лет после, тебя посетил дух.

Этот дух совсем не походил на того, в которого ты, по своим уверениям, превратился. Такие духи, как этот, наверное, могут существовать только в подобных местах, где время спутано, а мертвые могут принимать все качества живых. Его шаги по линолеуму звучали как шаги самого обычного живого человека. Ты чувствовал его призрачный, хвойный, марихуановый запах запущенного немытого тела. Ты пытался не замечать эту вонь и сосредоточиться на музыке, альбоме Blonde on Blonde Боба Дилана, но звук внезапно отключился. «Нет», – подумал ты, желая закрыть глаза и уснуть. Но твои веки закрывала только волна утомления, и ты не был над ними властен. Ты продолжал бодрствовать и был вынужден смотреть. Чьи-то руки схватили тебя за уши и повернули твою голову. Твой взгляд уткнулся в лицо, которое ты видел в последние секунды своей подвижной жизни.

– Глаза радуются, – сказал Эктор Эспина.

Перед тобой предстало жуткое подобие того парня, которого ты едва замечал в школьных коридорах, молодого человека, чью фигуру выхватили из темноты фары Голиафа в тот вечер возле дома Ребекки. Но с лицом его теперь было что-то не так. Третий, невидящий глаз над бровями – его самоубийственная рана все еще слегка кровоточила. Очень долго вы просто смотрели друг на друга; Эктор пытался распознать что-то в твоем взгляде, который трепетал над суровыми обломками его лица. Пусть ты и не заговорил с Эктором, когда мог, тем вечером возле дома Стерлингов, но сейчас наконец он заговорил с тобой.

– Так что же, – произнес он хриплым шепотом. Его тон предполагал какую-то мрачную общность, словно вы были товарищами по злодеянию – два бандитских главаря, которые, прервав войну, договариваются о новых условиях. – Значит, ты думал, что нашел, как выбраться отсюда? Наверняка думаешь, что тебе будет что рассказать.

Под тяжестью этой близости ты почувствовал клокочущую ярость, которая в начале твоей жизни на четвертой койке полыхала месяцами. В тебе бурлила бессмысленная надежда – что ты найдешь способ сказать то, что так и не сказал. Но вдруг нечто поразило тебя. Серные слезы Эктора обжигали твое плечо.

– Ты и я, Оливер, мы с тобой похожи больше, чем ты думаешь.

И Эктор был прав: когда ваши взгляды встретились, в его усталых, затуманенных смертью глазах, в маленьком отверстии у него на лбу ты увидел что-то от себя.