Что же касается московской университетской обсерватории, то Фесенкову пришла в голову несчастная мысль отобрать ее у университета. Когда я узнал об этом, послал энергические возражения. Я указывал, что мы имеем дело не с новым, неоперившимся Туркестанским университетом, не умевшим подойти к попавшей в его руки ценной обсерватории, а со старейшим и могущественным по своему авторитету Московским университетом и с Московской обсерваторией, имеющей и прочную научную репутацию, и прочный личный состав. К тому же я был в наилучших отношениях с составом университетских астрономов, которые и нас всячески поддерживали…
Но наша переписка с Фесенковым внезапно и резко оборвалась и более не возобновлялась. Я догадался, что нечто произошло. Только позже я узнал, что Астрофизическому институту было поставлено обвинение в сношениях с заграницей, то есть со мной. Была назначена ревизия, которая в течение нескольких дней пересматривала все дела и переписку обсерватории. Ничего подозрительного не оказалось, ибо его не было. Но от Фесенкова потребовали прекращения переписки со мной. Он так перепугался, что, давши это обещание, сдержал его слишком буквально: даже не уведомил меня через нейтральных лиц и по условному адресу.
О последующем я знаю только из случайных рассказов, писем и журнальных статей.
Дело с Московской обсерваторией кончилось для Фесенкова плохо. Московские астрономы от нас ушли, а передачи обсерватории не состоялось.
В конце тридцатых годов
[152] по инициативе Астрофизического института, вероятно — Фесенкова, в Наркомпросе был поднят вопрос о возможности моего возвращения в Россию. Зондировка показала, что возражений против этого нет, при таких условиях: 1) я сам должен возбудить об этом ходатайство, 2) мне навсегда воспрещается занимать административные ответственные должности. В связи с этим институт хотел мне устроить должность заведующего одним из научных отделов. О представлявшейся возможности вернуться мне дали знать через переехавшего в Прагу астронома М. К. Грабака, но через короткое время иносказательно, через него же, осведомили, чтобы я ни в каком случае не возвращался. Да я и не вернулся бы…
Затем я узнал, что В. Г. сместили с поста директора института и заменили его С. В. Орловым. Ничего доброго от этой замены от трусливого и морально ненадежного Орлова ждать было нельзя.
Действительно, через некоторое время институт как самостоятельное учреждение был ликвидирован, а его имущество и персонал были слиты с Московской обсерваторией под названием Астрономического института имени Штернберга
[153]. Случилось наоборот, чем планировал Фесенков.
До сердечной боли жаль мне было моего создания. Но, когда вся Россия загублена, когда многие миллионы людей уничтожены, с этой потерей приходилось смириться.
Разные вести
Теперь — разные вести, доходившие до меня по поводу Астрофизической обсерватории или института:
Письмо П. Я. Давидовича. 1 января 1926. Кембридж, Америка: «После преобразования в институт из президиума постепенно отпали члены Астрофизического совещания, в том числе Блажко. В. А. Костицын остался. Институт в лице Фесенкова занял воинственное положение, и вызывающее при этом, по отношению к университетской обсерватории, что повело к трениям в Наркомпросе. Одно время разговор шел о том, чтобы отделить обсерваторию от университета и слить с институтом. Однако это не прошло. Ташкентская обсерватория представляет неистощимый источник для перебранки, жалоб, ругательных писем и угроз. Субботин не выдержал, и на смену послали Яшнова. Это — бывший пулковец. Субботин остался заместителем. Однако Ташкентская обсерватория все еще не угомонилась и делает попытки сделаться самостоятельной. В Кучине устроена игрушечная обсерватория… Новочеркасская обсерватория до сих пор не работает, за отсутствием работников… Недавно перебралась в Астрофизический институт Нина Михайловна Штауде; она сделана ученым секретарем института…»
Письмо В. А. Костицына. 13 декабря 1928. Париж: «Дело в том, что мне осточертел сумасшедший дом (советская Россия), и кажется, что я тоже осточертел сумасшедшему дому. Словом, я в большом колебании… А между тем еще недавно мы с Василием Григорьевичем думали о том, как хорошо было бы иметь вас в нашем растущем Астрофизическом институте. Но обстоятельства там так быстро меняются, что сейчас уже об этом думать не приходится».
Письмо В. А. Костицына. 13 января 1929. Париж: «Институту очень помогло то обстоятельство, что одно время и я, и В. Г. работали в Главнауке. Нам удалось выхлопотать: 1) помещение в старом гараже на Новинском бульваре, помещение не очень роскошное, но все же дающее возможность работать. Оно состоит из одного этажа, где находится библиотека, канцелярия, измерительная, кабинет директора, две рабочих комнаты и кухня, в полуподвале помещены мастерские, фотографическая комната, лаборатория; 2) старую конюшню в Кучине, которая превращается постепенно в настоящую обсерваторию; 3) средства на оборудование в виде измерительного прибора, микрофотометров, телескопа Шера и пр. От придатков в виде Ташкентской и Новочеркасской обсерваторий институт освобождается, и это к лучшему: Ташкент стоил ряда лет бесплодной борьбы с местной властью, которая в конце концов не могла не победить. Все равно Ташкент остался с нами в научной связи и делает нашу работу. Институт состоит из отделов: фотометрического (зав. В. Г. Фесенков), кометного (зав. С. В. Орлов), теоретического (зав. В. А. Костицын), астрометрического (зав. А. А. Михайлов) и статистического (зав. В. Н. Милованов). В Институте работает большое количество хорошей молодежи, из которой несомненно могут выйти хорошие астрономы. Все это хорошо, но вы можете себе представить, какого количества усилий стоит каждый шаг вперед, сколько вредных сопротивлений приходится преодолевать и сколько неожиданностей (вроде прекращения уже отпущенных кредитов на уже заказанные вещи или навязывания членов правящей партии на должности) бывает. В общем, лица администрирующие почти лишены возможности научно работать, так как огромное количество времени уходит на преодоление затруднений вне института. Затем — ставки научных работников: действительный член (старший астроном, заведующий отделом) получает 125 р. в месяц, из коих минимум 50 р. идет на оплату жилища; а жизнь в Москве безумно дорога и безумно сложна. Поэтому все совмещают — и помногу, и работе могут отдавать лишь жалкие остатки времени. Совместительство неизбежно также из‐за полной неустойчивости положения: и институт, и его отделы, и его работники, как и всюду в других научных и не научных учреждениях, находятся под постоянной возможностью сокращения. Поэтому никто не решается вешать свое платье на один гвоздь, а без этого не может быть плодотворной работы».