Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1999 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бовыкин cтр.№ 164

Дополнительные сложности создавало то, что Революция разрушила преемственность в работе служб и должностных лиц, ответственных за вопросы протокола и этикета. Двор Людовика XVIII насчитывал всего несколько слуг и небольшое число придворных и советников, отчего королю зачастую банально не хватало знаний о том, как правильно вести дела. Показателен в этом плане выговор, который пришлось выслушать графу Эстерхази от вице-канцлера графа Безбородко при вручении тому королевской грамоты:

Вице-канцлер принял сию грамоту и, обещав поднести Ея Императорскому Величеству, приметил, что копии сообщаются обыкновенно другим форматом и что при том выпущено тут в титуле слово Impériale. Граф Эстергази уверял, что сие не с намерением выпущено, и что король Государь его конечно впредь сию ошибку поправит.

Объяснял же эту досадную оплошность Эстерхази следующим образом: «Его Величество для заимствования примеров не имеет при себе архива» .

История и раньше знала государей в изгнании, однако к Людовику XVIII, вынужденному искать себе пристанище даже не в замках, а то на небольшой вилле (как в Венеции), то в доме пивовара (как в Бланкенбурге), всё больше отдаляясь от границ своего королевства, нередко скептически относились даже роялисты. Да и образ жизни Людовика в этих временных жилищах был далёк от королевского: посланник Сент-Джеймского двора лорд Макартни, прибыв в Верону, был поражён царившей вокруг бедностью:

Внешний вид всего, что окружает Короля, указывает на немало признаков великой нужды, его стол, который для французов столь важен, сервирован скудно и не элегантно, его слуги немногочисленны и пообносились, и даже его личным апартаментам не хватает подобающей мебели .

Пребывая в изгнании, Людовик XVIII постоянно нуждался в финансовой и политической поддержке со стороны европейских дворов, что, естественно, плохо сочеталось со столь необходимым для любого государя образом человека независимого и полного собственного достоинства. Особенно ярко это видно на примере взаимоотношений с российскими императорами, готовыми, в отличие от других монархов, выступать ходатаями за его дело перед международным сообществом. Тон его личных посланий и Екатерине II, и Павлу I далёк от того, в котором обычно равный пишет равному. Так, например, в ответе на одно из писем императрицы Людовик подчеркнул, что воспринял её послание как написанное «нежнейшей и просвещённейшей матерью» ; в ответе на другое не преминул отметить, рассматривает их обмен посланиями как переписку «внимательного и благодарного сына с дражайшей и уважаемой матерью» и сопроводил этот комплимент лестью, которая более пристала царедворцу, нежели суверенному монарху: «Я много перечитывал и обдумывал это письмо, плод высшей мудрости Вашего Величества и залог его дружбы ко мне» . Уже после смерти Екатерины II он писал Павлу:

Ола была моей благодетельницей и моим другом, её помощь не раз помогала мне обойти серьёзнейшие затруднения, её советы просвещали мою неопытность, свидетельства её дружбы утешали меня в моих бедах .

Немало усилий он прилагал и к тому, чтобы понравиться Георгу III, финансировавшему и его самого, и многих роялистов. Людовик XVIII заверил Макартни, что ни он сам, ни его брат никогда не хотели вызвать неудовольствие короля Великобритании, и оно объясняется только лишь недопониманием со стороны английского правительства:

Его главное желание - соответствовать, насколько это возможно, взглядам Короля Великобритании, чьё братское внимание к его интересам и великодушное стремление провести их в жизнь глубоко впечатались в его сердце .

Все эти сложности и трудности Людовик XVIII, безусловно, осознавал. Это заставляло его выстраивать свой образ тщательно и кропотливо, обращая внимание на мельчайшие детали и не пренебрегая никакой из тех немногочисленных форм репрезентации, которые были в его распоряжении. И в полном соответствии с традициями эпохи одним из важнейших инструментов создания благоприятного образа правителя являлся выбор для него тех предшественников, с которыми он должен был ассоциироваться в глазах своих подданных. Такие параллели легко воспринимались аудиторией, подчёркивали преемственность власти и, наконец, позволяли сделать восприятие монарха более объёмным, обрисовать его буквально несколькими словами, обозначить наиболее принципиальные черты его характера и его политики.

Уже в послании из Кобленца, только-только покинув страну, королю Швеции Густаву III от 22 июля 1791 г. граф Прованский называл себя с братом «потомками Генриха IV» , ассоциация с родоначальником династии была для него исключительно важной. В письме из Хамма от 6 ноября 1793 г. к маршалу де Кастри он с горьким юмором писал:

Двое из моих предков прошли примерно тот же жизненный путь, что предстоит мне: Карл V и Генрих IV, у меня же нет ни политических талантов первого, ни военных способностей второго, зато я уверен, что с куда меньшими отличиями я смогу найти в вас Дюгеклена и Сюлли. Одно существенное отличие, тем не менее, есть. Если я хотя бы немного стану похож на Карла V, если я склонюсь к политике, вы станете Сюлли, а если, напротив, я попытаюсь доказать, что во мне течёт кровь Генриха IV, вы станете Дюгекленом. Одним словом, если я войду в историю и если моё имя когда-нибудь вспомнят, его никогда не вспомнят без вашего .

Оба образа королей-предшественников, нарисованные в этом письме, видятся мне крайне любопытными. Прежде всего Карл V, правивший в XIV в. и заслуживший прозвище «Мудрый». Король, снискавший себе авторитет и во внутренней, и во внешней политике, но не только. Карл V не командовал войсками, но проявлял интерес ко всем видам искусств. Имел репутацию книжника, его библиотека в Соколиной башне в Лувре насчитывала более 900 томов. К тому же во время пребывания своего отца, Иоанна II Доброго в английском плену Карл был регентом Франции.

Параллелей с судьбой графа Прованского сложно не заметить. Тот также позиционировал себя как политик, а не как воин. Гордился своим образованием и покровительствовал искусствам. И, наконец, настойчиво, хотя и безуспешно, требовал признать за собой право на регентство в то время, как его брат, а затем и племянник находились в руках парижан. Неудивительно, что образ Карла V должен был очень импонировать принцу. И, тем не менее, далее на протяжении всей эмиграции этот образ практически не встречается. Можно предположить, что когда граф Прованский претендовал на регентство, а перспективы восстановления монархии в скором будущем виделись весьма радужно, сравнение с Карлом V выглядело и актуальным, и лестным. Впоследствии же, когда граф принял королевский титул, а вернуться во Францию всё не удавалось, параллели стали казаться менее уместным. Однако после Реставрации они вновь начали звучать: апологеты именовали Людовика XVIII философом, сравнивая его с Марком Аврелием, Св. Людовиком и Карлом V , писали о том, что он, как Карл V, безропотно сносил удары судьбы .

Образ Генриха IV был для XVIII века куда более привычным, Людовик XVI использовал его на протяжении всего царствования. «Образцами для подражания, - отмечает Пименова, - становились не “великие короли” (Людовик Великий), а “добрые короли”» - Генрих IV и Людовик XII. Накануне коронации Людовика XVI на постаменте статуи Генриха IV на Новом мосту появилось слово: «Resurrexit» («Воскрес»). Узнав об этом, Людовик якобы сказал: «Хорошее слово, если бы это ещё было так. Даже сам Тацит не написал ничего ни столь лаконичного, ни столь прекрасного» . Один из современников вспоминает, что надпись эта продержалась ровно до тех пор, пока один шутник не подписал: «Словечко воскресшего Генриха я одобряю, но чтобы его доказать, нужна курица в горшке» . Чиновник, отвечавший за восстановление статуи уже при Реставрации, подробно рассказывает в своих мемуарах, как долго не мог придумать соответствующую надпись для Людовика XVIII. Он думал даже позаимствовать «Ressurexit», но побоялся, что, если неизвестный шутник пережил революцию и вновь сделает приписку про курицу и горшок, над ними будет смеяться весь Париж. В конце концов уже практически сломав голову, он остановился на более безопасном: «Ludovico reduce, Henricus redivivus», «Людовик вернулся, Генрих воскрес» .