Танец страсти - читать онлайн книгу. Автор: Полина Поплавская cтр.№ 5

Она грезила этим восточным танцем несколько дней подряд. Тогда ей казалось, что это было самое прекрасное зрелище, которое только могло существовать на свете: танцовщица словно плыла по воздуху, но при этом почти не двигалась с места. Ощущение полета возникало от ее рук, плеч, бедер… Малин не удавалось никому пересказать, а тем более показать свою фантазию — выходил бессмысленный набор дерганых движений. И тогда она решила во что бы то ни стало научиться передавать своим телом то, что так хорошо себе представляла.

Картинки возникали в воображении Малин то под впечатлением книжки, которую она читала, то — просто потому, что услышала музыку, которая ей понравилась. Со временем эти фантазии стали для нее чем-то вроде личного дневника — размышления и наблюдения она словно бы записывала в танце и потом целые куски жизни восстанавливала по этим воображаемым сценкам.

Так было и с “Айседорой Дункан” — своим первым моноспектаклем Малин не столько подражала легендарной танцовщице, сколько пыталась осмыслить что-то свое, личное, в наивной технике модерна.

“Не успев и глазом моргнуть, она оказалась на сцене”. Это, к сожалению, не о ней. Сначала в спортивном зале дома, где жила Малин, они, вызывая недоумение у соседей, пришедших сюда на ежедневную пробежку на тренажере или для того, чтобы попотеть под игрушечной штангой, спорили с Кристин и Ингрид о том, что “Айседора Дункан” — хороший номер, который не стыдно показать на просмотре.

Малин так не считала. За вечер она сильно охрипла, убеждая подруг в том, что у нее ничего не получится. К восторгу публики, собравшейся в спортивном зале, аргументы Малин подтверждались ее танцевальными па.

Ночью, когда обе ее мучительницы уснули, Малин, не сомкнувшая глаз, чувствовала себя так, словно ее разбил паралич — руки и ноги не слушались совсем. В изнеможении она полулежала в кресле у окна, а подруги сладко сопели на ее диване. Она бездумно созерцала крыши за окном, блестевшие под звездами инеем, и не могла даже злиться. Ей было страшно. Страшно, что завтра подруги наконец узнают, как мало стоят все ее танцевальные порывы. “Я сломаюсь, иначе и быть не может. А они окончательно разочаруются во мне”. С этой мыслью Малин уснула прямо в кресле.

Наутро все ее тело болело, а голос стал от страха совсем тихим. В таком состоянии она не смогла бы прилично выступить и на детском утреннике, не говоря уже о сцене, залитой светом софитов, когда глаза ослеплены яркими прожекторами, а в первом ряду зала — но ты не видишь, где — сидит суровая комиссия. Стоило только это представить, как сразу же начинало сводить судорогой руки или ноги…

Кристин, конечно, предвидела, что подобное может произойти. Она притащила Малин в театр часа на три раньше назначенного времени и сурово гоняла ее в репетиционном зале до тех пор, пока та не почувствовала собственное тело куском пластилина — таким подвижным и послушным оно стало.

На просмотр в маленький театр, к удивлению Малин, собралось множество артистов. Среди них были и совсем юные, и те, у кого уже наверняка был немалый опыт, так как назвать их молодыми было трудно.

Последние двадцать минут перед показом “Айседоры Дункан” она ждала своей очереди за кулисами. Слева от прохода на сцену, с той стороны, куда уходили уже выступившие, пока стояло лишь несколько человек. А поток претендентов, направлявшихся к правой стороне кулис, все не уменьшался. И это был только первый тур. Девушка мысленно распрощалась со своими мечтами — такой конкуренции ей ни за что не выдержать…

Но за секунду до выступления страх внезапно исчез, словно его и не было. Танцевать было до странности легко! Когда номер закончился, она даже пожалела, что все уже позади.

И только уйдя за кулисы, Малин снова затряслась. Она представила растерянные лица подруг, когда их спросят: кого это вы нам привели? Но, может быть, ей и надо услышать о себе такое, чтобы навсегда распроститься с мечтой.

И как же удивительно было то, что она услышала через несколько минут! Ее хвалили, она не могла ошибиться — члены комиссии говорили именно о ней…

Она стояла, уткнувшись лицом в сукно кулис. Но прошли мгновения, а из зала не раздавалось свиста и улюлюканья, как уже бывало после выступлений некоторых неудачников, особенно тех, кто до этого не сомневался в собственном успехе. Стало быть, катастрофа миновала. Малин попыталась унять нервную дрожь и восстановить дыхание. Несколько минут она слышала только барабанную дробь крови, пульсировавшей у нее в ушах. Сколько она тогда простояла так, неизвестно. Но, услышав голоса с другой стороны кулис, невольно вздрогнула.

Она даже не поняла, кто говорил — мужчина или женщина, запомнила только, что разговаривали двое. Они не видели ее. Первый голос что-то спрашивал у второго, и она расслышала только окончание вопроса: “…эта черненькая, Дункан?” Стало понятно, что обсуждают ее номер. Малин напряглась: она привлекла чье-то внимание, значит… Значит, одно из двух — либо интересно, либо очень плохо. “Она действительно талантлива, если будет работать — выйдет толк”. Не может быть, ей наверное послышалось… Но нет — разговор продолжался, хотя и перешел на другие темы: какие-то сплетни об известных артистах… Вслушиваться дальше она не стала.

“Она действительно талантлива”. Малин повезло услышать это прежде, чем у всех похвал в ее адрес появился горький привкус театральных интриг. То, что ее приняли, теперь казалось девушке уже чем-то совершенно естественным — как и потребность выражать себя танцем. Первое время она кидалась со своими идеями ко всем подряд и так нажила себе первых недоброжелателей, посчитавших, что она играет в “искусство”, не желая понимать, какая это тяжелая и не всегда приятная работа.

А Малин просто давала выход всему, что долгие годы накапливалось в ней и чем не с кем было поделиться. Она чувствовала себя счастливой: ведь наконец-то она попала в мир, где все говорят на одном с нею языке!..

Сидя на скамейке, Малин попыталась восстановить то радостное ощущение, что не оставляло ее первые полгода в театре, но лишь устало покачала головой: даже воспоминания отнимали сейчас слишком много сил. Все, что она могла, — это продолжить созерцать угрюмый спектакль, разворачивающийся перед ее мысленным взором. Он обрастал все большим количеством деталей, становился последовательней и стройнее. Это было пугающее, но одновременно завораживающее зрелище…

Люди и предметы на воображаемой сцене были бесцветными, но Малин уже привыкла к черно-белым экспериментам в студии. Необычным было другое: танцы не сопровождала музыка. Звук обязательно присутствовал в ее представлении о танце: она точно знала, что в одном случае больше подойдет мелодия на волынке, в другом — рок-н-ролл, в третьем — что-то из классики. Единственным аккомпанементом того спектакля, который грезился ей сейчас, были тишина, звук шагов танцоров и их дыхание. И от этого фантазия, населенная мифологическими существами, переставала быть похожей на волшебную сказку и приобретала черты какого-то зловещего ритуала.

…Из оцепенения ее вывела стайка уток, с призывным кряканьем окруживших скамейку. Ну вот, вздохнула девушка, сначала — голуби, теперь — утки… Минуту назад пожилая благотворительница, самозабвенно осыпа́вшая утиную ораву какими-то деликатесными крошками, ушла в глубь парка. Утки, хорошо знавшие свою территорию, не пытались следовать за нею и решили найти себе новую кормушку. Единственный человек, попавший в поле их зрения, Малин, теперь, по единогласному птичьему мнению, должна была стать их “мамой”.