— Не знаю. Наверное, на работе… — присмотрелась повнимательнее. — Ой! Или в тот вечер, когда мы с тобой поссорились. Я тогда кое-что разбила в ванной…
— Разбила? — Эрик нахмурился.
— Да. Ты разве не помнишь? Я сметала осколки в уголок бамбуком и могла случайно зацепить крупный.
— Осколки? — хмыкнул он. — Я не видел никаких осколков.
— Наверное, Сюин убрала, — предположила я.
— Наверное.
Он снова поднес мою руку к губам, но на этот раз коснулся пореза осторожным поцелуем.
— Пойдем. У меня есть зелье, которое все поправит.
— У тебя есть зелья на все случаи жизни, — снова попробовала отшутиться.
Мне в самом деле было неловко, потому что никто и никогда обо мне так не заботился. Даже Ирвин, когда мы были детьми.
Мысли об Ирвине пришли не вовремя: я вспомнила наш последний разговор и поняла, что так и не написала ему. Больше того, ни разу об этом не задумалась, хотя мы с ним поговорили очень тепло, а ленту я постоянно вплетала в волосы, за редкими случаями дней-исключений.
Надо будет ему написать. Пожелать чудесных праздников, спросить, не собирается ли он на бал к де Мортенам.
— Шарлотта? — Эрик заглянул мне в глаза, и я слегка покраснела.
Слегка — потому что не представляла, что он ответил про зелья.
— Я немного задумалась. Извини.
Он улыбнулся:
— Я говорил, что зелья здорово облегчают жизнь. Пойдем.
Мы поднялись наверх рука об руку, а в спальне меня усадили на кровать и обработали порез мазью, напоминающей вишневое варенье с мерцающей дымкой. Это варенье нанесли на порез крохотной кисточкой. Кожу слегка защипало, а когда мазь впиталась, и мерцание вокруг пальца растаяло, от ранки не осталось и следа.
— Удобно, — пробормотала я.
— Очень. Магия вообще удобная штука, — Эрик убрал баночку и кисть, после чего упал на кровать. Закинув руки за голову, весело посмотрел на меня: в эту минуту у меня даже создалось ощущение, что он помолодел лет на десять, и что рядом со мной совсем другой человек. Мальчишка, мне незнакомый, и очень светлый, несмотря на свою внутреннюю тьму.
— Ты правда больше не хочешь меня наказать? — спросила я.
— За что? — он нахмурился.
— Ну не знаю. За что-нибудь.
Сама не представляю, зачем я это спросила.
— Шарлотта, мы кажется договорились, — он мигом стал серьезным, — что я не стану тебя наказывать.
— Нет, мы не договаривались. Мы просто решили быть вместе, Эрик, — я убрала руки за спину, чтобы чуть откинуться назад, но передумала. — Точнее, ты сделал мне предложение и я его приняла. Но ты не обещал, что не станешь меня наказывать.
— И ты это приняла, — кивнул он.
Я не ответила.
Вряд ли под «приняла» мы имели в виду одно и то же. Руки я вернула на колени и теперь не знала, куда их деть.
— Я обещал, что сделаю все, чтобы ты была счастлива, — Эрик оттолкнулся от кровати (матрац слегка спружинил), и сел.
Я чувствовала, что он на меня смотрит, но не находила в себе сил к нему повернуться.
— И я это сделаю. Зачем мне наказывать тебя, если это делает тебя несчастной?
— А ты сможешь быть счастливым рядом со мной, если наказаний не будет?
Ну вот. Кажется, я все-таки это спросила. Запоздало, наверное, но сейчас мне действительно важно было услышать его ответ.
— Я счастлив каждую минуту, что ты рядом.
— Правда? — на глаза почему-то навернулись слезы.
— Правда, — он развернул меня лицом к себе. — Я счастлив, когда счастлива ты, Лотте.
— И… тебе точно не будет плохо, ну… из-за той внутренней тьмы, которая…
Я смотрела ему в глаза, ожидая ответа. Мне нужно было понять, что из-за меня ему не станет плохо. Что рядом со мной ему не приходится постоянно сдерживаться, и что потом это не вырвется в мир и не причинит ему вреда.
Эрик молчал долго, но потом все-таки произнес:
— После того случая в подвале я ни разу не чувствовал ее.
— Ни… разу?!
Он покачал головой.
— Ни разу. Такого не случалось с того дня, как отец провел обряд замещения. Сколько я себя помню, она всегда была во мне, но сейчас ее нет.
Затаила дыхание.
— И она больше никогда не вернется?
— Не знаю. Но даже если вернется, я сумею с ней справиться. Ради нас.
Не дожидаясь ответа, он притянул меня к себе и поцеловал. Так мягко и упоительно-нежно, что все мысли вылетели из головы, а вернулись лишь когда он отстранился.
— Ты будешь читать письмо?
Его слова быстро спустили с небес на землю.
Письмо.
Письмо от леди Ребекки так и осталось нераспечатанным, я убрала его в тумбочку, и мне почти удалось о нем забыть. Почти, потому что когда мы ужинали, я старалась говорить о чем угодно, только чтобы не вспоминать конверт с тонким запахом ее духов, а во время занятий магией мне действительно удалось выбросить письмо из головы. Сконцентрировавшись на учебе, я ни разу о нем не вспомнила. Возможно, не вспомнила бы вообще, если бы не Эрик.
— Нет.
— Нет?
— Не хочу. Думаю, я прочту его после праздников.
— А что изменится после праздников, Шарлотта?
Не знаю. Думаю, ничего, но я была не готова к тому, что там будет написано. Если я прочитаю еще хоть строчку о своем недостойном поведении или о том, что должна приехать в Фартон, чтобы не позорить ее еще больше…
Честно говоря, я думала, что смогла отпустить случившееся, но я не смогла. Так и не получилось: стоило вспомнить, как леди Ребекка подхватывала меня на руки и кружила над луговыми цветами, а после — как кормила меня пропитанными снотворным булочками, внутри все переворачивалось. Всевидящий, да она даже ни разу не вступилась за меня перед мисс Хэвидж, а ведь достаточно было одного слова, чтобы эта картонная старая дева перестала меня третировать. Она позволила отцу запереть меня в темноте, одну, совсем кроху, и все это — зная, что я ее дочь!
— Я знаю, о чем ты думаешь, — Эрик коснулся моей руки.
— Неужели? — это вышло резко, но он руки не убрал.
— Моя мать меня ненавидела.
От скупого безразличия этих слов я вздрогнула. Вздрогнула, потому что меня прошило морозом, как строчкой швейной машинки: больно, до одури, и этот мороз плеснул в мою кровь, заставляя поежиться. Я повернулась к Эрику, но на этот раз он сидел неестественно прямо, опираясь раскрытыми ладонями на колени и не глядя на меня.
— Я нашел ее дневник, спустя много лет после ее смерти. Сын чудовища и дитя насилия — такими эпитетами меня наградили, — он усмехнулся. — Она ненавидела меня и желала «выжечь из своей жизни», как и любое напоминание обо мне. Ненавидела, но держалась из-за меня, не наложила на себя руки, не пыталась сбежать, чтобы не оставлять меня одного с отцом. Парадокс, правда? Поэтому пока твоя мать жива, Шарлотта, позволь ей быть с тобой откровенной. Возможно, она сожалеет о том, что сделала, а может быть, нет, но поверь, знать это гораздо лучше, чем оставаться в неведении.