Я не стану оправдываться, Шарлотта, я выживала как умела, а со временем утратила последнее, что связывало меня с Раулем: любовь к тебе. Сожалеть о сделанном уже поздно, но я хочу, чтобы ты помнила о своем отце. Хочу, чтобы ты знала, что в этом мире был человек, у которого хватило сердца и смелости за тебя умереть.
Ты унаследовала от него не только страсть к живописи и магию, в тебе бьется его сердце, Шарлотта. И смелость в тебе тоже от него.
Сохрани их.
И будь счастлива.
Я сидела, подтянув колени к груди и глядя на падающие за окном снежинки. На подоконнике в мастерской было вполне уютно, а большего мне сейчас было и не нужно. Только касаться босыми ногами босых ног Эрика (он сидел напротив меня) и смотреть на зарождающуюся метель. Погода в этом году, определенно, сошла с ума. Сколько я себя помню, таких резких и частых перемен не было никогда.
— Хочешь погулять?
Его вопрос прозвучал очень уж неожиданно.
— Но ведь сейчас ночь.
— Боишься ходить по улицам Дэрнса ночью?
— Нет, — сказала я и спустила ноги на пол. — С тобой не боюсь.
С ним я готова была гулять ночью где угодно, даже в районе, где жила раньше. Даже в самом злачном портовом, если, конечно, мне бы в голову пришла такая мысль. Я доверяла ему безоговорочно, и так же безоговорочно, должно быть, мой отец доверял леди Ребекке. Мог ли он подумать, что она от меня откажется? Я никогда не любила себя жалеть, но сейчас иначе не получалось. Не получалось не думать о счастье, которое было таким коротким и оборвалось в ночь пожара, не получалось не думать о том, что любое счастье можно разрушить.
Наверное, лучше мне было бы вовсе не появляться на свет.
— Шарлотта! — Эрик взял меня за плечи и заглянул в глаза. — Не уходи в себя.
— Я не в себя ухожу, — пожала плечами. — Я гулять собираюсь.
— Ты не виновата в том, что случилось.
Ну да, конечно.
Покорно кивнула и вывернулась из его рук, направляясь к дверям. Вопреки всему, с моих ресниц не сорвалось ни слезинки, хотя внутри творилось что-то невероятное. Творилось — после того, как я прочитала письмо, а сейчас начало затихать.
Наверное.
Оделись мы достаточно быстро, и так же быстро вышли на улицу. Валил густой снег, и от него вокруг становилось светло. Дэрнс, такой нелюдимый из-за холодов, мгновенно преобразился. Огней в окнах домов почти не было, зато был теплый свет фонарей, в котором снежинки казались вьющимися вокруг шаров пчелами. В эту минуту я отчетливо осознала, как соскучилась по лету. По яркой зелени, по дыханию свежести из распахнутых настежь окон мансарды, когда можно сидеть на подоконнике и смотреть на розово-сиреневые лоскуты заката в вечернем небе. Этим летом я размышляла о том, удастся ли мне, и как скоро, скопить сбережений, чтобы поехать к морю, а теперь…
— Люди иногда совершают ошибки.
— Правда?
Я не повернулась к нему, глядя прямо перед собой. Вообще у меня сейчас было такое чувство, что мороз отступил из города, потому что пробрался в меня. Вот я и замерзала, и может быть, так будет проще. Потому что тогда я больше не смогу чувствовать, и…
— Она осталась одна, Шарлотта.
— Поверить не могу, — хмыкнула. — Ты ее оправдываешь.
— Я никого не оправдываю, — Эрик остановился, и мне пришлось тоже. — Просто пытаюсь сказать, что ошибки людей не имеют к тебе никакого отношения. То, что твоя мать спасала себя и тебя именно так — это ее выбор. Не думаю, что он дался ей так уж легко.
— Тем не менее он ей все-таки дался.
— Да, и тебе остается просто это принять.
— И жить дальше? — я улыбнулась.
Очевидно, улыбка не удалась, потому что Эрик схватил меня за плечи и как следует встряхнул:
— Не смей от меня закрываться, Шарлотта!
— Не смей мне приказывать! — я рванулась из его рук и отступила назад. — Ты понятия не имеешь, что я сейчас чувствую. Мой отец умер из-за меня, он отдал свою жизнь ради… ради чего?!
— Наверное, ради того, чтобы мы сейчас могли с тобой говорить, — он шагнул ко мне. — Или ради того, чтобы спустя много лет ты улыбалась так же светло, как когда он держал тебя на руках.
Я сглотнула.
— Не смей… — прошептала сдавленно. — Не смей мне этого говорить.
— Почему?
— Потому что… он думал, что ма… что леди Ребекка его любит, а она отказалась от него, отказалась от меня и сбежала в спокойную жизнь с другим мужчиной! Всевидящий, да она даже фамилию мне придумала, чтобы никто и никогда не узнал, чья я дочь. Никто и никогда не узнал бы, если бы ее муж не вышвырнул ее на улицу, и в ней не проснулась совесть! Или желание облегчить тяжкую ношу своей бесконечной лжи! Она…
— Узнал бы.
Два коротких слова выбили из меня воздух.
— Что?
— Узнал бы, — повторил Эрик. — Я отправил Фьет-Лао в Вэлею, чтобы он выяснил все о твоих родителях.
— Зачем?!
— Тогда я хотел узнать, откуда в тебе магия смерти.
Я покачала головой.
— Мне страшно, Эрик. Страшно, что даже такие чувства, как у родителей, могут однажды разрушиться.
— Если чувства можно разрушить, значит, их просто нет, и сожалеть об этом не стоит.
— Как у тебя все просто, — заметила я. — Есть в этом мире хоть что-то, о чем, по-твоему, сожалеть стоит?
— Нет, — он шагнул ко мне вплотную. — Потому что у меня есть ты. Потому что я жду дня, когда смогу назвать тебя своей женой, как не ждал ничего и никогда. Потому что я жду дня, когда возьму на руки своего сына или дочь, и увижу в них твое отражение. Все это возможно только благодаря твоему отцу, Шарлотта. И за это я никогда не устану его благодарить.
Последние слова пришлись на хрупкую трещинку во льду, сковавшем сердце. Наверное, именно поэтому оно сначала дернулось, а потом забилось сильнее. Слезы все-таки хлынули из глаз, а Эрик привлек меня к себе. Скрывая их и меня ото всего мира, от надвигающихся темными великанами особняков, от кружащей над нами метели, ото всего, что давило на плечи с той самой минуты, как я прочла это письмо. Я плакала до тех пор, пока во мне не осталось даже всхлипов, плакала, отпуская всю боль, от каждой невнимательности леди Ребекки, от каждого взгляда свысока, от каждой ее лжи: «Никогда больше не называй меня мамой, Шарлотта», — до раскрывших мне правду строчек.
Не знаю, сколько мы так стояли, когда он осторожно отстранил меня за плечи и заглянул в лицо. В его глазах было столько чувств, что я чуть не разревелась снова, поэтому и не нашла ничего лучше, как спросить:
— У тебя есть платочек?
Вместо ответа он стянул перчатки и мягко провел пальцами по моим щекам, стирая слезы. А потом коснулся их губами, обжигая горячим дыханием, чтобы в следующий миг прижаться щекой к щеке.